Он ершист, неуютен, этот Фадеев. Друг Сержа. Возраста он непонятного: хмур, сер, редковолос, на нем вечная тесная, какая-то мальчуковая кожаная курточка, вместо портфеля — противогазная брезентовая сумка через плечо. Летом — полотняная кепочка с козырьком под обрез, зимой — серая кроличья шапка. Раньше Фадеев работал строгальщиком, теперь он — литейщик. На заводе Сержа. Иногда подменяет в цехе сменного мастера. Доверяют.
Образования у Фадеева нет никакого, он самоучка и до всего, как говорится, дошел сам. Работу он, в общем, забросил, относится к ней спустя рукава — а все рационализирует и изобретает. Но изобретатель, говорят, стоящий, крупный, имеет около двадцати авторских свидетельств на изобретения и около ста заявок на них. Что-то из области механики и электрохимии, я в этом не разбираюсь. Сейчас работает над открытием. Его даже по телевизору показывали, по местной программе. Он сидел скрестив руки на груди и презирал всю зрительскую аудиторию, если таковая имелась.
Но ни одного изобретения у Фадеева пока не внедрено, и это составляет тайный предмет его неудовольствий. Переписывается он чуть ли не со всеми изобретателями страны, даже со знаменитостями. Вступил в какой-то полулегальный клуб эфироопорных сил. Что это такое, он нам сам не может толком объяснить. Занимается также проблемой НЛО — собирает показания очевидцев, классифицирует наблюдения, выезжает с исследованиями на места предполагаемых посадок объектов и т. п., хотя ни в какие разумные цивилизации, кроме нашей, он не верит. Хочет все это скоро опровергнуть. Называет себя «антиуфонистом» (от UFO — английского эквивалента русской аббревиатуры НЛО — неопознанный летающий объект). Берет Сержа во все свои изобретения соавтором, хотя Сержу этого не нужно. Не совсем бескорыстно, впрочем: Фадееву льстит, что начальство зависит от него; кроме того, Серж иногда обеспечивает материальную базу его экспериментов. Никаких академиков и докторов наук Фадеев не признает; по его словам, у него у самого материалу на восемьсот докторских. «А они там все прокисли в своих кабинетах и лабораториях», — говорит он.
Не в пример Сержу, Фадеев речист, но лишь в подпитии. Трезвый, он никогда с нами о своих делах не заговаривает, возражать или спорить считает ниже своего достоинства, молчит, пыжится, потеет, а свое несогласие выражает лишь беззвучным посвистыванием сквозь зубы, обхватыванием колена на весу и покачиванием из стороны в сторону. Что Фадеев всех нас тихо презирает, так это видно невооруженным глазом. В особенности меня. Он даже обходит меня на улице стороной, причем делает это так, чтобы я видел: прошмыгивает перед самым моим носом и поднимает по-сыщицки воротник. Подвыпивши, он всем нам заявил однажды:
— Все вы, конечно, будете иметь значение лишь только как мои спутники. Не больше.
Мы аж растерялись от неожиданности.
Он всерьез считает себя гением. Народным. Ползуновым, Кулибиным и отцом и сыном Черепановыми в одном лице. Его тихая, ватная Ната прямо боготворит его.
Боюсь, что он неравнодушен к Алисе. Чем-то она поразила его изобретательское воображение. Иначе чем объяснить то, что он все-таки бывает в нашем доме и в присутствии Алисы становится особенно претенциозен?
У него белесые сухие волосы и неприятно высокий зад. Ест он лениво, без аппетита, но ложку обхватывает губами плотоядно, с жадностью, со вкусом — противоречивая натура; перед едой всегда снимает пиджак и подтягивает манжеты сорочки; курит «Беломор».
Когда Фадеев выпьет, он быстро хмелеет (причем всегда презрительно, свысока смотрит на рюмку с горькой) и становится невыносим. Он размахивает руками, клеймит вся и всех, в особенности художников, музыкантов и «бумагомарателей» — всех пишущих, от философов до газетных писателей, он причисляет к этому классу. Он считает, что если бы не они, то технический прогресс давно ушел бы вперед. Искусство создают бездельники, считает Фадеев. Они-то, мол, только и отвлекают массы от «насущных нужд» человечества (насущными нуждами Фадеев в основном считает внедрение своих изобретений), и что надобно не ныть, а дело делать. Присутствующие обычно слушают Фадеева с благоговением. Не слушают, а внимают раскрыв рот. Даже Мара посматривает на него с опаской. Как же, рабочий класс. Соловьи молчат, когда говорят пушки. Всем становится как-то стыдно за свою работу, все чувствуют, что делают «не то». Я лично чувствую себя тормозом общественного прогресса и ухожу на кухню. Бегу от критики гегемона.
