В августе 1826 года Аврааму и его друзьям пришла в голову идея не просто делать брусья для оград, но и попробовать продавать дрова для проходящих по Огайо пароходов. Вдоль реки в то время устраивали «дровяные станции», чтобы речные гиганты по мере необходимости пополняли запас топлива. На один из таких складов они и начали поставлять дрова. Оплата часто была не деньгами, а имевшимися в наличии товарами. Однажды Авраам получил девять ярдов белого полотна и вскоре обзавёлся первой в жизни белой рубашкой.
Затея с дровами не принесла больших доходов, но зато Эйб освоился на реке и вскоре попробовал себя в качестве помощника паромщика (20 центов в день). Потом он построил небольшую лодку. С этой лодкой он связывал одно из важнейших событий в своей жизни, каким бы внешне незначительным оно ни казалось. Однажды два джентльмена попросили Эйба подбросить их на лодке к проходящему пароходу (причалов на реке не было, и такая доставка была обычным делом). Эйб отвёз пассажиров, помог им взобраться на борт и сильными руками перебросил следом их тяжёлые чемоданы. И каждый из джентльменов расплатился с Эйбом полудолларом! Даже через 40 лет Авраам помнил, как в ладони поблёскивали серебряные монеты, а он не мог поверить своим глазам: доллар за перевоз двоих пассажиров?! «Господа, вы можете подумать, что это сущая мелочь, но это было важнейшее событие в моей жизни. Я тогда и представить не мог, что такой бедный парень, как я, может честным трудом заработать доллар в день! Передо мной открылся иной мир — и он был шире и перспективнее прежнего, я стал смотреть на него с большей надеждой и уверенностью»>{18}. Где-то, куда ходят пароходы, есть мир, в котором можно честно заработать доллар в день, и там есть люди, готовые этот доллар в день платить!
Но на этом жизненный урок не закончился. Не успел Эйб освоить новое доходное занятие, как его вызвали к местному мировому судье. Паромщик из Кентукки обвинил Линкольна, что он занимается перевозом пассажиров, не получив лицензии! Удивлённый Эйб ответил, что он и не думал, что подвозить пассажиров к пароходу то же самое, что перевозить их через реку, тем более в случаях, когда паром находится на другой стороне, а пароходы не собираются ни причаливать, ни даже останавливаться. Можно сказать, это было первое выступление Линкольна в суде — и успешное! Судья решил дело в его пользу, отметив, что речь не шла о переправе пассажиров и соответствующие статуты нарушены не были.
Река по-прежнему открывала Эйбу новый мир. Следующей весной Джеймс Джентри, владелец местной лавки, предложил молодому человеку работу, которую когда-то прекрасно выполнял Томас Линкольн. Нужно было сопроводить груз мяса, окороков, зерна и муки на большом плоту «вниз по Красивой реке, по Огайо» — и дальше, до самого Нового Орлеана. Джеймс отправлял с Эйбом своего сына Аллена и платил восемь долларов в месяц! Он умел считать барыши, хотя специально этому не учился. Как-то Джеймса спросили, каков процент его прибыли. «Не знаю про цент, — отвечал торговец, — но за каждый доллар, потраченный на покупку товара в Луисвилле, я выручаю два в Джентривилле»>{19}. Какова же прибыль от товара, которому удастся добраться из Индианы в экзотический Новый Орлеан!
1220 миль с севера на юг, сначала по неспешным светлым водам Огайо, потом вниз по сильному и мутному потоку «отца вод» Миссисипи, по крупнейшей речной дороге страны. Стоя за тяжеленным рулевым веслом, обходя отмели и топляки, с опаской и восхищением наблюдая за двух- и даже трёхэтажными громадами пароходов, выменивая товары на сахар и табак с прибрежных плантаций, Эйб впитывал многообразный опыт. «Сахарный берег» в штате Луизиана запомнился ему весьма неприятным событием. Ночью на их стоянку напала банда — человек семь негров с дубинками, то ли беглых, то ли с ближайшей плантации. Грабители хотели поживиться товарами, но здоровенный Эйб и Аллен Джеймс сумели отбиться, отделавшись ушибами и царапинами.
А потом был Новый Орлеан, полный незнакомых лиц, звуков и даже запахов. Казалось, весь мир собрался в крупнейшем городе американского Юга, третьем по величине в Соединённых Штатах. Каждый день сюда приходило более сотни судов с разных концов света: из Гамбурга и Гаваны, Нью-Йорка и Нанта, Филадельфии и Рио-Гранде, Портленда и Гибралтара, Балтимора и Абердина… Бриги и шхуны, океанские парусники и речные пароходы, не говоря уже о лодках всевозможных размеров, двигались по широкой реке, казалось, хаотично. С них разгружали всевозможные товары Старого и Нового Света, от берега к складам и обратно сновали фургоны, повозки, телеги и тележки. На прибрежных улицах громоздились кипы хлопка, бочки с табаком и сахаром. Ближе к центру улицы были мощены булыжником, а каждый дом представлял собой произведение искусства. Над городом высился грандиозный трёхглавый кафедральный собор Святого Людовика с часами на центральной башне. Повсюду звучала незнакомая речь: в Новом Орлеане говорили не только на английском, но и на испанском, французском, португальском, ирландском, а также на смеси сразу всех этих языков: за полтора века «Нувель Орлеан» побывал французским, испанским и снова французским владением.
