Вечером 11 апреля, увидев силуэт Линкольна, произносящего речь в освещённом окне Белого дома, Бут подумал, как эффектно было бы застрелить его на глазах у тысяч людей. К полудню Страстной пятницы он точно знал, где, когда и как долго будет сидеть в кресле-качалке его живая мишень. В театре, каждый закоулок которого он знал как свои пять пальцев!
В тот же полуденный час генерал Роберт Андерсон поднял над фортом Самтер изодранный флаг, спущенный им четыре года назад. Ветер развернул звёздно-полосатое полотнище, шесть пушек форта дали сигнал, и на него отозвались салютом те самые орудия береговых батарей, которые начинали бомбардировку 1861 года.
А Линкольн в полдень проводил долгое, но сравнительно дружное заседание своего Кабинета. Оно известно в подробностях благодаря дневниковым записям морского министра Уэллса и заметкам Фредерика Сьюарда, представлявшего своего отца, всё ещё прикованного к постели. Генерал Улисс Грант принял общие поздравления и «коротко и сдержанно» доложил о капитуляции армии Ли при Аппоматтоксе, потом сообщил, что ждёт вестей от Шермана о сдаче Джонстона, но их до последней минуты не поступило. То же подтвердил задержавшийся в своём министерстве Стэнтон.
Линкольн направил разговор на самую главную для него тему: как организовать процедуру воссоединения с Югом с наименьшим ущербом для чувств и собственности его жителей? Он не хотел объявлять обеденный перерыв до тех пор, пока не будут хотя бы очерчены контуры будущей работы. Стэнтон развернул большой рулон своих рабочих бумаг и зачитал целый список конкретных мероприятий. Среди прочего предлагалось стереть границы мятежных штатов и управлять ими «сверху», непосредственно из Вашингтона. Президент идею не одобрил: это была радикальная «реконструкция по-конгрессменски». Он хотел, чтобы штаты самоуправлялись, как и прежде, и надеялся, что добрые отношения с Югом восстановятся, причем, желательно, ещё до новой сессии воинствующего Конгресса: «Там есть люди, чьи мотивы благородны, но поступки непрактичны. Они преисполнены чувства ненависти и мести, которых я не разделяю». Президент убеждал правительство в необходимости отказа от репрессий, от «кровавой работы» — крови и так пролито слишком много. Конечно, вставал вопрос о наиболее последовательных мятежниках, о том же Джефферсоне Дэвисе. Для Линкольна лучшим способом было позволить им уехать из страны. Не выслать, а напугать и открыть ворота — пусть в страхе бегут за ограду (в этом месте президент сделал жест, как будто выгонял овец из загона).
После заседания Грант подошёл с извинениями: они с женой не смогут быть в театре, потому что очень соскучились по детям и дневным поездом уезжают в Нью-Джерси. К тому времени, когда вместо Грантов согласятся пойти в театр дочь сенатора Айры Гарриса Клара и её жених майор Генри Ратбон, число отказавшихся сопровождать президентскую чету превысит дюжину.
Бут в это время метался по городу: у него было всего несколько часов на подготовку дела всей жизни. Надо было отыскать и собрать в надёжном месте остатки своей банды, нанять лошадей для бегства, выбрать и приготовить оружие, разработать план…
К трём дня Линкольн вернулся с обеда с яблоком в руках. Наступал час приёма «вольных» посетителей, очередной волны прошений о должностях, перемещениях, помилованиях. Сколько помилований президент подписал в тот день, точно неизвестно. Сохранилась записка об освобождении военнопленного при условии, что он принесёт клятву верности Союзу. Сохранилось свидетельство о помиловании дезертира, сопровождаемое комментарием: «Думаю, парень будет полезнее на земле, чем под землёй». Известен приказ об освобождении от службы сына просительницы, вдовы из штата Мэн, на основании того, что ему всего 17 лет… В полном соответствии с высказанными на заседании Кабинета мыслями президент распорядился не арестовывать бывшего министра Конфедерации Томпсона, о котором было известно, что он, уезжая в Англию, на одну ночь окажется в Портленде.
Работалось Аврааму легко — впереди была запланированная поездка-прогулка с Мэри до верфи и обратно. К пяти часам Линкольны вышли на крыльцо Белого дома. Стояла комфортная весенняя погода, и они поехали в открытой коляске — наконец-то только вдвоём. Настроение у обоих было прекрасное. Прохожие, обращавшие внимание на президентский экипаж, слышали смех госпожи Линкольн. Авраам, вспоминала Мэри, был весел до игривости и на время снова стал для неё мистером Линкольном из Иллинойса, из лучших лет их жизни: не перегруженным заботами, окружённым теми, кто любил его и кого любил он.
