…Время ехать в театр давно настало. Но когда там уже подняли занавес и вступил оркестр, Мэри всё ещё поторапливала мужа, засидевшегося за деловой беседой со спикером Конгресса Колфаксом: «Так вы едете со мной в театр, мистер президент, или нет»? Уже минут двадцать ждали в парке неподалёку Клара и Генри, которых президентская чета обещала захватить по дороге.
А может, президент решит, что остались ещё неотложные дела, и отменит поездку? Может, вместо этого он сочтёт необходимым встретиться с сенатором Стюартом из Невады, неожиданно появившимся в приёмной? Нет, Авраам уже помогает Мэри забраться в экипаж, и посыльный убегает наверх с запиской: «Я обещал миссис Линкольн пойти в театр. Этого обещания я никогда не нарушаю. Приходите завтра в 10, буду рад Вас видеть». Но, может быть, он поговорит с подошедшим сенатором Ашманом по поводу претензий торговцев хлопком к правительству? Нет, Авраам опять пишет записку: «Позволить мистеру Ашману с друзьями пройти ко мне в 9 часов утра», — не подозревая, что это его последний автограф. Вот он уже заносит ногу в коляску — но, может быть, остановится, повернётся и поговорит по душам со своим давним другом, бывшим конгрессменом от Иллинойса Айзеком Арнольдом, доверительно возьмёт его под руку и вернётся в Белый дом? А там его задержит уже ждущий по важному делу экс-сенатор Орвил Браунинг?
Но нет: «Извините, я еду в театр. Приходите завтра прямо с утра»>{778}, — и колёса экипажа зашуршали по гравию. Президент оглянулся и помахал рукой остающимся.
Пьеса уже шла — английское семейство Тренчард лихорадочно искало способ расплатиться с долгами. Но едва на сцене появился их американский кузен, неотёсанный, но искренний, а главное — получивший большое наследство, спектакль был остановлен. Актёры начали аплодировать, оркестр грянул торжественный гимн «Салют командиру». Многие зрители встали. Президентская ложа, нависавшая над сценой справа от зрительного зала, на минуту-другую сама стала сценой, на которой раскланивался и улыбался Авраам Линкольн. Рядом стояла довольная Мэри, отвечая на приветственные крики символическими реверансами.
Затем «американский кузен» погрузился в пучину светских интриг, и даже охранник президента Паркер перебрался из коридора в зрительный зал, чтобы поглазеть на его приключения. Правда, к девяти часам Паркеру стало скучно. Он вышел в фойе, потом на улицу, встретил пару столь же скучающих приятелей из президентской прислуги, и они отправились в ближайший бар выпить немного эля. Через какое-то время туда же зашёл Бут, весь в чёрном, в высоких кавалерийских сапогах со шпорами (гнедая лошадь для побега после покушения уже стояла на заднем дворе театра). Бармен запомнил этот приход частого визитёра: вместо обычного бренди актёр заказал виски и осушил первый стакан со скоростью жаждущего, получившего воду. По легенде, какой-то сильно подвыпивший посетитель задиристо бросил Буту: «Ты никогда не будешь таким актёром, как твой отец!» Ответ был примирительно-спокойным: «Когда я покину сцену, я буду самым знаменитым человеком в Америке»>{779}. Близился назначенный час.
…Бут был удивлён отсутствием охраны на всём пути от входа через вестибюль, витую лестницу и бельэтаж до президентской ложи. Недалеко от белой двери в маленькую прихожую, отделявшую ложу от зала, он постоял, прислонившись к стене. Его могли увидеть и узнать — и что с того? Актёр смотрит выступление коллег. На самом деле для Бута сам ход много раз обкатанной пьесы заменял часы. Он ждал, словно условного пароля, знакомой строчки: «Это я-то не знаю манер приличного общества, да?» — после которой следовала самая смешная, ожидаемая зрителями тирада главного героя. Что-то вроде: «Да так тебя и разэтак, старая карга, как я не знаю манер приличного общества!» Она должна была быть произнесена примерно в 10.15.
В начале одиннадцатого Бут показал визитную карточку или какую-то похожую бумажку сидевшему неподалёку от входа в прихожую ирландцу-посыльному — единственному и несерьёзному препятствию на пути к славе. Посыльный подумал, что президенту доставляют какие-то давно ожидаемые им известия (и так крутится весь день: Шерман, Шерман…), и остался сидеть.
