— Пист-о-лет, — подсказал Флавиус. — Или ру-жё.
— Да-да, именно, — кивнула Сильфида. — Все эти ужасные человеческие механизмы в любом случае причинят вам увечья.
— Увечья — это если нам повезёт, — шепнул Тане Бирюк. — А не повезёт — убьют.
— Это заметный минус, — недовольно сказал Евген.
— Но вы все-таки адепты магии. Элементали, а не земные воины, — заметил Флавиус. — Так что сотворение зверя может оказаться куда как предпочтительнее.
Евген не ответил, но нахмурился.
— Так каким же образом нам создать этого самого зверя? — загадочно спросила Сильфида, медленно обходя ребят большим полукругом. Мария заметила, что травинки под ногами Сильфиды при ходьбе практически не сгибались — она словно полу-плыла над землёю.
— Вся наша магия основана на воплощении реального из подсознания, — говорила она. — Осталось узнать детали. Итак, в своей голове мы представляем себе любого зверя, какого нам захочется — как правило, в скором времени адепт привыкает к определенному типу животного, и в последующем призывает только его. А сейчас мы покажем вам магический поединок, чтобы вы более наглядно представляли, о чем идет речь. Флавиус, встань, пожалуйста, напротив меня, — попросила Сильфида, отходя немного назад, чтобы увеличилось расстояние между ними.
Каждый из ребят в нетерпении ожидал увидеть предстоящее зрелище. Малиновская придвинулась поближе к Пончику — на всякий случай. Настя и Татьяна так и вовсе смотрели во все глаза, словно боясь пропустить начало.
Сильфида и Флавиус, разойдясь в разные стороны на достаточно приличную дистанцию (при этом они как бы оказались боками к зрителям), развернулись друг к другу лицом и замерли. Окружающая атмосфера тоже заметно изменилась: даже такой привычный, легкий ветерок — и тот совсем стих.
— Освобождаем своё сознание от посторонних мыслей, — Сильфида говорила достаточно громко, чтобы было слышно всем, и голос её разлетался по зеленому лугу, словно быстрая рябь по зеркальной воде. — Спину держим твердо, прямо и ровно, а руки протягиваем вперед, лишь слегка сгибая в локтях. Представляем себе, как магический зверь-защитник выползает из вашей груди, из ваших ладоней. Он должен будто выпрыгнуть из сердца, вы отрываете частичку себя. Вообразите, как он выбирается из грудной клетки прямо на расстилающуюся перед вами траву. Почувствуйте его!
В следующий миг между пальцами Сильфиды заструился тончайший голубоватый дымок, он становился всё плотнее, его было все больше и больше, пока её ноги не очутились, наконец, посреди волнующихся бледно-сапфировых клубов, а затем, неожиданно, голубая дымка соткалась сама собою, подобно тончайшим нитям паутины, собранным воедино, в прекрасного синего барса. Бесплотность оформилась в нечто изысканно-материальное, и было это оттого ещё более удивительно, что произошло на глазах у всех, и каждый из Авалона видел будто бы во сне то, что сном не являлось.
Барс был в точности как настоящий, но все же оставался довольно прозрачным и светлым, словно свет его шёл изнутри, хотя контуры видны были очень четко. Животное казалось достаточно большим, — по крайней мере, гораздо больше, чем если бы это был обычный, земной зверь.
— Теперь я представляю себе, что мои руки — это лапы барса, и я хочу, чтобы он шёл вперёд, — не успела Сильфида сказать это, как барс неспешно, с достоинством, но все же достаточно быстро двинулся вперед, навстречу Флавиусу.
Флавиус тоже вытянул руки, приняв подобие боевой стойки, и по его напряженному лицу видно было, как сильно он сосредоточен. Его кисти засветились алым, и казалось, будто и от него самого сейчас повеяло ветром, который пронёсся над раскалёнными углями, а затем из его груди и ладоней, отделившись от тела, взмыл вверх, в небо, огромный пурпурно-огненный орёл. Взмахнув исполинскими крыльями, птица описала круг над стоящими внизу, и зависла в воздухе над своим создателем. Мария, стоящая к Флавиусу ближе всех, почувствовала от сотворенного орла волны тепла. Всякий раз, как он взмахивал крыльями, её словно обдавало жаром.
Барс Сильфиды продолжал неторопливо идти вперёд, пройдя уже более половины разделявшего их с Флавиусом расстояния. Он тихо, угрожающе рычал, изредка обнажая свои острые, словно сабли, клыки.
