После таких жутких историй Марии стало не по себе: ей начало казаться, что из-за каждого ствола, из-под каждого тёмного провала меж корней за ней кто-то наблюдает. Она поёжилась и прижалась поближе к Антону и Евгену.
Вдвое внимательней прислушиваясь к тому, что происходит вокруг, она снова немного отстала и вздрогнула, когда на её плечо вдруг легла тяжелая рука. Она не успела испугаться, и в голове только-только мелькнула мысль, что это, наверное, Бирюк незаметно подкрался сзади и решил таким образом над ней подшутить, но когда мгновение спустя Машка перевела взгляд на свое плечо, то с ужасом поняла, что рука эта явно не человеческая: она была тёмной, холодной, скользкой, от неё пахло сыростью и мокрыми опилками.
Она завопила так сильно, как не вопила, наверное, никогда в жизни. Ей казалось, что она уже теряет сознание от страха.
Остальные мгновенно ринулись назад, к ней на помощь. Машка осела на землю, у неё подкосились ноги и закружилась голова.
Откуда-то сверху раздался утробный, густой, слегка растерянный голос:
— Ох, простите меня, юная госпожа! Я совсем не хотел напугать вас!
— О, здравствуй, Клён! — Флавиус помахал рукой. — Ты бы хоть предупредил нас, что не спишь! Не бойтесь, всё в порядке, — успокоил он остальных. — Это всего лишь Старый Клён.
Мария и её спутники подняли свои головы вверх: огромное дерево чуть наклонилось над тропой, шевеля руками-ветками. На каждого из них по очереди внимательно посмотрели мудрые, задумчивые жёлтые глаза, чем-то напоминающие кошачьи.
— Вы не ушиблись? — заботливо спросило Дерево, обращаясь к Маше.
— Н-н-н… нет, — пролепетала Малиновская, поднимаясь с помощью протянутой Антоновой руки и отряхиваясь.
— Простите, я совсем не хотел вас напугать, — повторило Дерево. — Конечно, мне следовало сначала предупредить вас или хотя бы подать голос…
— Вы — энт? — с любопытством спросил Антон.
— Что? — не поняло Дерево.
— Ну, энты… такие деревья, которые могут ходить и разговаривать.
— О, нет-нет, мы никуда не ходим, — проговорил Старый Клён. — Наши корни уходят слишком глубоко в этот мир, чтобы мы могли передвигаться. Но присутствие речи скрашивает эту несправедливость. Они впервые пришли сюда? — спросил он, чуть повернувшись (насколько это было возможно), у Сильфиды. — Или я уже что-то проспал?
— Они первый раз здесь, — ответила ему та. — Так что у тебя ещё будет достаточно времени, чтобы поговорить с ними. А сейчас извини нас, но мы очень спешим. Принесение клятвы не может ждать. До свидания, Клён.
— До свидания! — огромная рука-ветка взмахнула, казалось, до самого неба. — Я очень хочу как-нибудь побеседовать с вами. Со всеми вами, — и, прежде чем его глаза закрылись, мудрый взгляд Старого Клёна на долю секунды задержался на Евгении.
— Пойдёмте, — позвала всех Сильфида.
Они снова зашагали по тропе. Машка, понемногу пришедшая в себя, ещё пару раз обернулась через плечо. Снова уснувший Клён уже было не различить среди остальных деревьев.
— Он здесь один такой? — с любопытством спросил Семён. — Или их целый лес?
— Нет, не целый лес, конечно, — ответил ему Флавиус. — Но они… встречаются. Этот Клён я хорошо знаю, потому что он единственный, который стоит у самой Тропы. Остальные, в основном, растут в глубине леса, особенно там, на западе, — он неопределённо махнул рукой.
Пока они шли, в лесу заметно посветлело, хотя деревья росли всё так же густо — это ночь неохотно уступала место рассвету, уползая в провалы меж тёмных корней.
— Мы почти пришли, — немного взволнованно объявила Сильфида.
Лес кончился внезапно — как будто на земле провели незримую черту. Друзья, стоя у самой кромки лесной полосы, замерли в изумлении; у всех одновременно вырвался вздох удивления — зрелище было неожиданным, поистине фантастическим.
Огромная изумрудно-зелёная долина расстилалась перед ними внизу, в обширной котловине. По ней небольшими группами были разбросаны скопления рябин, но в целом поражало буйство разнообразных цветов: бесконечными пёстрыми покрывалами раскинулись перед ними анютины глазки, нарциссы, примулы, болиголов и львиный зев, маргаритки и душистый табак, маки и уходящие вдаль поля белоснежных ромашек — здесь цвело всё и одновременно. Казалось, что времён года для этого великолепия просто не существовало.
