В то время темнело рано. Стояла очень холодная зима, а дело близилось к новому году. К тому же была метель и сильный гололёд. Всё случилось на Электрозаводском мосту. Видимость крайне плохая, и водитель автобуса, видимо, не справился с управлением. Его занесло, и, пробив чугунное ограждение моста, машина с высоты рухнула в Яузу и провалилась под лёд. Хотя река в этом месте достаточно мелкая, её глубины вполне хватило, чтобы утопить автобус целиком. Выплыть удалось не всем. Об этом потом ещё долго писали во всех газетах — как позже из реки доставали оказавшихся замурованными внутри пассажиров.
Сама Мария помнит этот день довольно смутно. Ей в память врезался лишь один-единственный момент: раздавшийся звонок; как её мама берёт трубку телефона, а затем её лицо мгновенно становится белым и она медленно оседает в кресло в прихожей…
Мария ещё довольно нескоро узнала все подробности произошедшего, а, узнав правду, долго приходила в себя. Эта общая боль каким-то непостижимым образом ещё больше сблизила её с Настей: девочки часто вспоминали случившееся и плакали в обнимку. Такое случается в жизни — горе объединяет людей гораздо сильнее, чем радость или счастье. Настасья стала для Марии сестрой, и Маша была уверена, что точно такие же чувства испытывает к ней и Настасья: хотя она никогда не задавала ей напрямую этот вопрос, тем более в последнее время, когда Настя нередко бывала сухой и раздражённой. Мария, отчасти, знала причину: Настин отец был капитаном корабля Морского флота России, и его частенько не бывало дома, иногда по два-три месяца. Поэтому Настя зачастую была предоставлена самой себе, в отличие от Маши, чья мама хоть и находилась с головой в работе, и иногда выходила на ночные дежурства (как, например, сегодня) но, тем не менее, у Малиновской всегда были в холодильнике сваренный суп или свежеприготовленные котлеты.
— До завтра, — сухо буркнула Настасья, хлопнув дверью немного громче обычного.
Машка, несколько расстроившись, тихонько прикрыла свою входную дверь и подошла к телефону, который стоял тут же, в прихожей. Не успела она поднять трубку, как на неё буквально обрушился мамин рёв:
— Господи, где ты была?! Я уже тут чуть с ума не сошла! Дома никто не отвечает, мобильный недоступен. Ты вообще на часы смотрела? Где ты бродишь?
— Мам, успокойся, — Малиновская устало посмотрела на своё отражение в зеркале. — Я сидела с ребятами, здесь, у нас во дворе. А мобильник просто разрядился, вот и всё.
— Дорогая моя, ты знаешь, сколько в наше время чокнутых маньяков по улицам бродит? — не унималась мать. — Да сейчас же каждый второй с придурью. Ночь она для того и ночь, чтобы дома спать, а не шляться где попало!
— Ой, мам, ну я тебя умоляю, — Машка достала из сумки мобильник и поставила его на подзарядку. — Ты серьёзно что ли думаешь, что, сидя в окружении семи человек, на меня нападёт маньяк? Да ещё при условии, что пятеро из них — парни. Это ещё кому кого бояться надо! — весело закончила она.
— Смотри у меня! Прийду завтра к обеду — чтобы дома была!
— Хорошо, хорошо, — проворчала Малиновская и поскорее повесила трубку, чтобы мама не успела ей больше ничего сказать.
Разувшись и скинув лёгкую курточку, Мария поставила чайник и взяла с кухонного стола ватрушку. Повертев ту в руках, она положила её на место, есть совсем не хотелось. Малиновская подошла к окну и, немного отодвинув занавеску, устало смотрела в ночь. Двор был почти пуст, и ласковый ветер, шевеля листьями за окном, тихонько колыхал край скатерти, проникая в комнату через открытую форточку.
В голову лезли дурацкие мысли. Они всегда приходили в тот момент, когда Мария оставалась наедине с собой. Почему всё так уныло и безрадостно? Почему ничего не меняется в этой жизни? Иногда у неё складывалось впечатление, что она вообще случайно оказалась в этом мире. Или не в то время. Или не в том месте. Как будто все люди — это один народ, а она — это другой народ. То есть внешне она, конечно, на них похожа, вот только начинка у неё какая-то другая… Начинка. Антон называет это красивым словом «внутренний мир». Но это больше похоже на ватрушки. Все люди — ватрушки. Некоторые красивые и румяные, а другие — корявые и чёрствые. И у кого-то внутри малиновое варенье, у кого-то черничное, а у некоторых и вовсе пусто — так, один мякиш… А у меня внутри цветы! — подумала Маша. — Полевые ромашки. Безо всякого там идиотского варенья!
