Именно поэтому Аттила и жаждал захватить его.
Это не Мец, не Орлеан, не Реймс и не Париж! Это козырь из козырей — ключ к Риму, к Равенне, Константинополю — и Галлии. Это путь куда угодно — и в первую очередь к славе.
Началась неторопливая методическая подготовка к осаде. Никаких преждевременных штурмов, никаких попыток перекрыть доступ к морю.
Спустя неделю, еще ни разу не задействовав свои баллисты и катапульты, Эдекон пустил в дело команды саперов и таранщиков. Град стрел и дождь кипящего масла заставил их ретироваться. Готовясь к новой атаке, они остановились довольно далеко от расположения основных сил, чем не замедлили воспользоваться осажденные. Ночью они предприняли вылазку и перебили неосторожных гуннских саперов.
Через несколько дней Эдекон приказал обстрелять город из баллист, пока новые саперы рыли подкопы, а штурмовые отряды с крюками и цепями пытались взобраться на стены.
И на этот раз полный провал. Подкопы не смогли обрушить стены, а те, кто лез на стены, лежали у их подножия.
Участились вылазки осажденных, нагоняя все больший страх на гуннов.
Катапульты применялись редко — похоже, Аттила надеялся взять город измором. Но к концу первого месяца осады голод грозил самим гуннам. Разорив окрестности, они сами лишили себя легко доступных источников продовольствия. Теперь приходилось ослаблять армию, отправляя за тридевять земель специальные команды, которые с грехом пополам снабжали войска. Начались эпидемии. Дух воинов упал, и — невиданное дело — обычно стойкие кочевники начали, как сообщает Иордан, роптать и жаловаться на судьбу. Лагерь гудел и волновался.
По легенде, Аттила уже собрался было снять осаду, но тут увидел стаю аистов, летевших из города. Это был знак: аисты покидают обреченный город, значит, пришло время решительного штурма.
Но это легенда. А были аисты или нет, осада продолжалась еще месяц без попыток массированного штурма. Аттила еще дальше засылал продовольственные команды, ждал, пока утихнет эпидемия энтерита благодаря обильному потреблению кумыса, и убеждался, что город способен выдержать долгую блокаду. Он боролся с ночными вылазками горожан, применяя все новые военные хитрости: приказывал установить ложные лагеря возле самых стен, даже с шатрами вождей, но только без людей, распоряжался вести по ночам со всех сторон обстрел города из баллист и тому подобное.
Обстрел велся несколько суток, тогда как городские орудия лишь изредка отвечали. Снова были проделаны подкопы, и на этот раз с некоторым успехом: обвалилась стена, но это был всего лишь внешний слой, практически облицовка настоящей мощной крепостной стены. Подкоп пришлось продолжить.
Стали доходить тревожные вести: Марциан решил вступить в войну и двинул легионы в Мезию. Надо было скорее кончать с Аквилеей, чтобы избежать неожиданного нападения с востока. Осада затянулась, три месяца — слишком большой срок.
Итак, все поставлено на карту. Шесть часов непрерывного обстрела из катапульт при одновременных саперных работах. Стены рушатся. Большие массы осажденных бегут по побережью моря на запад. Онегез приказывает не препятствовать им и не тратить время на ненужное преследование: сейчас главное — взять город. Эти беглецы укрылись на островах в лагуне и основали Венецию.
Укрепления трещат, рушатся под ударами камней и таранов. Аттила отдает приказ о штурме.
У него были свои причины, не гуманные, но разумные. Участь «неприступного города» должна стать показательной, чтобы другие сдались на милость победителя из одного страха пережить подобный кошмар.
Гунны, франки и другие союзные им варвары ворвались в поверженный город. Резня мужчин и детей, изнасилование и убийство женщин. История сохранила память о некоей Дигне, молодой жене одного из городских сенаторов. Преследуемая этими бандитами, она закутала голову платком и бросилась в ров с крепостной стены.
Грабеж, дележ добычи и разрушение ради удовольствия разрушать. От Аквилеи не осталось ничего.
Почему снова проявилось это безумие? Откуда эта ярость? Почему Аттила вернулся к варварству, пагубность которого сознавал и пытался побороть?
