Эхо этой клеветнической кампании, разумеется, доходило до ушей несчастного патриция, который был так подавлен, что чуть было не решился отравиться, но отказался от самоубийства только из любви к сыну. Он переписывался с Гауденцием, который тайно уехал в Галлию к патрицию Эгидию, став одним из его военачальников.
Аэций неоднократно получал вызовы явиться ко двору: ни много ни мало, чтобы предстать перед судом. Аэций не отвечал и не двигался с места. Наконец, его стали навещать высокопоставленные военачальники, которые сражались с ним плечо к плечу или были обязаны ему своими назначениями. Все заверяли его — и это было правдой, — что они решительно осуждают Валентиниана за его несправедливое отношение к патрицию, которое, впрочем, связывали с наушничеством Максима Петрония, заявляли о своем намерении подать в отставку при малейшей попытке начать судебный процесс и обещали, что в случае большой войны не признают над собой другого главнокомандующего, кроме Аэция.
Император отвечал, что о судебном разбирательстве и речи быть не может, более того, не было никакой опалы, а просто произошло небольшое недоразумение. Император просил патриция вернуться и в случае нового конфликта не хотел видеть главнокомандующим никого другого, кроме верного Аэция.
Валентиниан даже добавил, что возмущен клеветнической кампанией, развязанной против патриция, и примет решительные меры по пресечению этого потока лжи. Вместе с тем в сложившихся обстоятельствах он не может согласиться на брак Гауденция с Евдоксией, поскольку это будет воспринято как капитуляция перед торжествующими амбициями и подорвет престиж императора.
Аэций благодарил соратников за верность и смелость и давал им указания, что надо сделать во время его добровольного изгнания, чтобы продолжить подготовку к отражению вторжения, которое считал близким и неизбежным, однако возвращаться на императорскую службу отказывался.
А тем временем министры-военачальники Аттилы все больше недоумевали по поводу бездействия своего императора. Все поручения были исполнены, подготовительные работы завершены, а приказа выступать в поход не было.
Январским вечером 452 года Аттила собрал в Буде совет из самого узкого круга ближайших и особенно дорогих друзей — Онегеза, Эдекона, Ореста и Эслы, которого он вызвал к себе с берегов Каспия.
Очень спокойно, с непривычной медлительностью, он объявил им, что уже несколько месяцев серьезно болен. Несмотря на все ограничения в еде и питье, он страдает несварением желудка и мучительными приступами рвоты. Время от времени от отличной закуски и доброго вина, как ни странно, наступает улучшение, но через несколько часов, иногда дней, боль возвращается. Но не это самое худшее. У него постоянная и ужасная головная боль, часто и подолгу идет кровь из носа и преследует рвота.
Его лекари делали, что могли. Их было трое: галл, некогда посланный Аэцием, грек из числа друзей Онегеза и гунн с Дуная, особенно хорошо сведущий в целебных травах. Они многократно пускали ему кровь, это помогало, но отнимало силы. Его беспокоило, что недавно он несколько раз терял сознание.
Он добавил, что послал Ореста на восток вместо себя только потому, что боялся растратить остаток сил. В последние дни он чувствует себя намного лучше и даже считает, что находится на пути к выздоровлению. Но приступы еще время от времени продолжают его беспокоить, и он не хотел скрывать от лучших друзей, что испытывает серьезные опасения.
Предстоит война, великая война, единственная по-настоящему великая война, решающая война, которая отдаст ему весь мир, и он хочет сам ее начать, вести и направлять. Это принадлежит ему, это его право, он жил только для этого. Он не останется без поддержки. Рядом будет находиться Эсла, пока, наконец, гунны не войдут в южную Галлию. Тогда Эсла вернется к Эллаку.
Но сейчас надо все предусмотреть. Надо взглянуть правде в глаза: он не бессмертен, он предпочел бы пасть на поле боя в лучах славы, чем испустить дух от апоплексического удара, но вероятность последнего более велика.
Все, кто сейчас присутствует здесь, отдали свой талант и свои силы служению ему, не задумываясь о собственной славе и собственном благополучии, довольствуясь скромными наградами, которыми он отмечал их усердие. Но, работая на него, они трудились во имя торжества Гуннии, во имя создания величайшей из империй, с которой завтра сможет сравниться только Китай. Итак, они должны вместе готовить это будущее и стать залогом его грядущего торжества, когда наступит последний час их императора.
