Но, право, это было совершенно напрасно. Я устал и не намерен оставлять пароход. Очень рад, во всяком случае, что имел удовольствие с вами познакомиться. И так как я не могу воспользоваться вашим гостеприимством, то вы не откажетесь принять мое на то время, пока шлюпка будет стоять у парохода». Тогда мы вернулись в курительную. Он сам приготовил коктейль12 и стал меня расспрашивать.
У нас нашлись общие друзья. Я никогда не забуду его лица, его иронического и туманного взгляда, его грустного и приятного голоса. Ах, полковник! Ах, господа! Я не знаю, что там рассказывают в отделе военно-географических изысканий или в суданских крепостях… Но тут, должно быть, страшное недоразумение. Невозможно, поверьте мне, чтобы такой человек был способен на подобное преступление.
— Вот и все, поручик, — закончил, помолчав, Шатлен. — Никогда еще я не видел более скучной, чем в тот день, трапезы. Офицеры принялись быстро завтракать, не говоря ни слова и нисколько не стараясь подавить охватившее их тяжелое чувство. В наступившей глубокой тишине можно было видеть, как взоры их беспрестанно обращались украдкой в сторону «Ville de Naples», который покачивался, под свежим ветерком, в морской дали, в одной миле от берега.
«Когда офицеры сошлись вечером к обеду, пароход все еще стоял на якоре. Только после того, как прогудела сирена, вслед за которой над чернокрасной трубой пакетбота закрутились кольца дыма, возвестившие об отплытии его в Габес, — только тогда беседа возобновилась, но далеко не такая, как всегда.
«С тех пор, поручик, в сфакском офицерском собрании избегали, как чумы, всякой темы, которая грозила навести разговор на капитана Сент-Ави».
Шатлен говорил почти шепотом и редкое население оазиса не слышало его странного рассказа. С тех пор, как прозвучал наш последний выстрел, прошло больше часа.
Успокоившиеся горлицы снова стали резвиться вокруг лужи.
Огромные таинственные птицы летали под густою тенью пальмовых деревьев. Чуть-чуть посвежевший ветер тихо покачивал их задумчивые ветви. Мы сняли свои каски, чтобы подставить виски под ласковое дыхание этого едва уловимого бриза.
— Шатлен, — сказал я, — пора возвращаться в бордж.
Не торопясь мы подобрали убитых горлиц. Я чувствовал на себе тяжелый взгляд унтер-офицера, полный упрека, даже как бы сожаления о том, что я заставил его сказать то, чего он не хотел. Но за все время, пока мы шли назад, у меня не нашлось силы, чтобы нарушить хоть одним словом наше мрачное молчание.
Когда мы, наконец, пришли, было уже почти темно. Еще можно было видеть бессильно висевший вдоль древка флаг, поднятый над Хасси-Инифелем, но его цвета уже пропадали во мраке. На западе солнце исчезло позади зубчатой линии дюн, еще мелькавшей на темно-фиолетовом небе.
Войдя в ворота форта, Шатлен направился в другую сторону.
— Я иду в конюшню, — сказал он.
Оставшись один, я пошел в ту часть укрепления, где находились помещение для европейцев и склад боевых припасов. Невыразимая тоска теснила мне грудь.
Я вспомнил о своих товарищах во французских гарнизонах: в этот час они возвращались, вероятно, на свои квартиры, где, аккуратно разложенные на кроватях, их уже ожидали вечерние туалеты — доломаны с просторными рукавами и блестящими эполетами.
«Завтра же, — подумал я, — подам прошение о переводе».
На глиняной лестнице было темно. Но чуть заметный тусклый свет еще маячил в канцелярии, когда я туда вошел.
За моим столом, опустив голову на руки, какой-то человек рассматривал папку с бумагами. Он сидел ко мне спиной и не слышал моего прихода.
— А, это вы, милейший Гурю! Пожалуйста, не стесняйтесь. Будьте как дома!
Человек встал, и я тотчас же его разглядел: он был довольно высокого роста, стройный, с бледным лицом.
— Кажется, поручик Ферьер? — произнес он.
И сделал шаг вперед, протянув мне руку.
— Капитан де Сент-Ави. Очень рад познакомиться, дорогой товарищ, — отрекомендовался он.
В ту же минуту на пороге канцелярии показался Шатлен.
— Вахмистр, — сухо сказал вновь прибывший, — я не могу вас поздравить с тем немногим, что я здесь видел. Нет ни одного верблюжьего седла, у которого не отскочила бы пряжка, а металл на ружейных прикладах в таком состоянии, словно в Хасси-Инифеле триста дней в году льет дождь. Кроме того, где вы были днем? Из четырех французов, числящихся в форту, я нашел, явившись сюда, только «белого негра», сидевшего за бутылкой водки. Всего этого, надеюсь, больше не будет… Не возражать!