Желая утвердить свое влияние до Хингана, я вскоре командировал барона Ун герма со 150 баргутами для занятия станции Бухэду. Там уже находился китайский гарнизон, и барон Унгсрн был встречен китайцами внешне очень радушно и даже приглашен на обед к начальнику гарнизона. Но пока он обедал, его баргуты оказались разоруженными, а самого его арестовали. Находясь в Хайларс, я был немедленно извещен о случившемся. Мне пришлось прежде всего успокаивать баргутских начальников, которые факт разоружения нашего отряда рассматривали как начало враждебных действий между китайцами и нами, а затем придумывать способы для освобождения барона Унгсрна и обратного получения отобранного у его отряда оружия. Каких-либо вооруженных сил в своем распоряжении я не имел, взять хотя бы небольшое количество людей из Маньчжурии не решался, так как ожидал, что китайцы воспользуются случаем и не допустят обратного моего возвращения в Маньчжурию, что лишило бы меня базы и имущества, приобретенного мною после разоружения 720-й дружины. Оставалось применить снова хитрость и психологическое воздействие, что мне удалось уже однажды в Маньчжурии при разоружении дружины. Я взял два товарных вагона и платформу. На платформу я поставил скат колес с осью от казенной обозной двуколки, положил на него длинное круглое полено, приблизительно соответствующее длине тела орудия, и закрыл его брезентом. С этим «броневиком» я выдвинул команду баргут под командой моего офицера к станции Бухэду, а начальнику гарнизона ее одновременно послал ультимативную телеграмму, в которой сообщил о посылке броневика, которому приказано разгромить все Бухэду, если к его приходу мой офицер и солдаты не будут освобождены и отобранное оружие возвращено. Спустя два часа после этого я получил сообщение, что офицер и солдаты уже на свободе, оружие им возвращено и весь инцидент вызван недоразумением, о котором начальник гарнизона станции Бухэду весьма сожалеет. Вслед за тем и сам барон Унгерн сообщил мне, что он освобожден и оружие баргугам возвращено, но ввиду наличия сильного китайского гарнизона в Бухэду он не считает возможным оставаться там далее. На другой день барон со своим отрядом и с посланным на выручку ему «броневиком» вернулся в Хайл ар.
Успех самых фантастических наших выступлений в первые дни моей деятельности был возможен лишь при той взаимной вере друг в друга и тесной спайке в идеологическом отношении, которые соединяли меня с бароном Унгсрном. Доблесть Романа Федоровича была из ряда вон выходящей. Легендарные рассказы о его подвигах на германском и гражданском фронтах поистине неисчерпаемы. Наряду с этим, он обладал острым умом, способным проникновенно углубляться в область философских суждений по вопросам религии, литературы и военных наук. В то же время он был большой мистик по натуре, верил в закон возмездия и был религиозен без ханжества. Это последнее в религии он ненавидел, как всякую ложь, с которой боролся всю свою жизнь.
В области своей военно-административной деятельности барон зачастую пользовался методами, которые часто осуждаются. Надо, однако, иметь в виду, что нормальность условий, в которых протекала наша деятельность, вызывала в некоторых случаях неизбежность мероприятий, в нормальных условиях совершенно невозможных. К тому же вес странности барона всегда имели в основе своей глубокий психологический смысл и стремление к правде и справедливости.
Помню такой случай: в хайларском гарнизоне был некий доктор Григорьев, который с самого прибытия барона в Хайлар поставил себя в резко враждебные отношения к нему и не останавливался перед чисто провокационными выступлениями с целью дискредитировать барона. Мною было отдано распоряжение о беспощадной борьбе с большевиками и провокаторами, на основании которого после одного особенно возмутительного выступления доктора Григорьева барон его арестовал, предал военно-полевому суду, сам утвердил приговор и сам распорядился о приведении его в исполнение, вследствие чего Григорьев был расстрелян. Когда все было кончено, барон поставил меня в известность о случившемся. Я потребовал, чтобы в будущем барон не допускал подобных вопиющих нарушений судопроизводства и без моей санкции не производил никаких расстрелов, но Роман Федорович, который специально приехал из Хайлара, чтобы выяснить этот вопрос, упорно доказывал мне, что в данных условиях не всегда возможно придерживаться буквы закона; обстановка требовала решительности и быстроты в действиях, и в этом отношении, в условиях зарождавшейся гражданской войны, всякая мягкотелость и гуманность должны быть отбоошсны в интересах общего дела.
