- Знаешь, комиссар! Хороший ты хлопец. Но есть у тебя один недостаток.
Апатичный Гриневич с неожиданным любопытством повернул лицо к ротному. В его серых глазах шевельнулась усмешка.
- Это какой же?
- Какой? Слишком правильный! Все у тебя правильно-неправильно. А я чхать хотел на это правильно! Мне чтоб лучше! Для роты у чтоб лучше! Понял?
Гриневич, нагнувшись без надобности, подобрал карту из тех, что валялись под ногами.
- Не будет правильно - не будет и лучше, - рассудительно сказал он. - Будет хуже... Ибо, кроме роты, есть еще полк, дивизия, армия. Вот так!
- Знаешь что? Ты это скажи бойцам, а не мне. Я, брат, с сорок первого между пуль хожу. Потому знаю. Если бойцам лучше, так и роте лучше, и полку, и дивизии.
- Ошибаешься, командир.
- Черта с два ошибаюсь.
Гриневич, задумавшись, разорвал пополам трефовую девятку и бросил обрывки под ноги. Командиру роты он не ответил, и я его понимал: вокруг были бойцы, сержанты - его подчиненные. Тактичный замполит не хотел в их присутствии развивать спор.
- Вот напишу сорок семь! - вдруг решил Ананьев. - И будет правильно. Понял? Пусть кто посчитает. Ну, да свети ты! Ни черта не видно.
- Нечем: догорает.
Плошка действительно догорала, остаток ночи предстояло провести в темноте. Ананьев размашисто подписал донесение, огонек в руках у Цветкова превратился в крошечную искорку и погас. Сплошной мрак заполнил блиндаж.
- Так, - проговорил в этой темени командир роты. - Кимарнем на пересменку. Давай, комиссар, начинай первый.
- Да ну! Не очень кимарнешь тут...
Замполит не договорил, но и без того все мы поняли ход его мысли. Люди здорово измотались за это наступление по слякоти, было голодновато, патронов осталось не больше, чем на один непродолжительный бой.
К утру вряд ли подойдут соседние батальоны: второй завяз под Курпятином, третьего что-то вовсе не было слышно в ночи. А где-то рядом притаился противник - кто знает, что у него на уме?
Будто в ответ на это командир роты сказал:
- Посижу чуток и пойду во взвода. А ты, Васюков, давай дави ухо. Привыкай. Теперь у тебя новая должность - ранбольной.
У входа послышались шаги, зашуршала палатка, кто-то невидимый влез в блиндаж и затих, ослепленный темью.
- Кто это? - спросил Ананьев.
- Рядовой Щапа, товарищ старший лейтенант, - совсем рядок раздался знакомый шепелявый голос.
- А, Щапа! Слушай! Тебе важное боевое задание. Рванешь в Бражники с донесением. Знаешь Бражники? Ну, где нас «юнкерса» бомбили. Там разыщешь майора Сыромятникова - вручишь. Понял?
- Понял, товарищ старший лейтенант.
- Километров двенадцать. Знаю, не спал, не ел, не отдыхал. Но - надо. Встретишь старшину - направляй сюда. Скажи: я из него душу вытряхну и новую вставлю.
- Ясно.
- Если ясно, бери документ и - аллюр три креста!
Заворошилась палатка, Щапа вышел. Ананьев вольнее вытянул ноги, откинулся спиной к холодной стене блиндажа.
- Комиссар, не спишь?
- Нет, а что?
- Знаешь, вот думаю: майор, товарищ Сыромятников. Исполняющий обязанности командира полка. Дважды орденоносец и так далее. Вызывает какого ваньку-взводного - у того коленки дрожат. А ты знаешь, год назад мы с ним в третьем батальоне ротами командовали.
- Ну и что? - сонно отозвался в темноте Гриневич. - Что тут такого: война, выдвижение.
- Да, вот именно: выдвижение. Говорят, не узнаешь друга, пока он твоим начальником не заделается. Редко кто останется прежним. А то - будто его подменят. Сначала имя твое забудет, потом на «вы» перейдет. Такая это противная штука - выковка! Терпеть не могу. Ну, если уж начальство, старший кто - оно понятно. А то я старший лейтенант, и он старший лейтенант, мне двадцать восемь и ему столько же. И один другого на «вы».
- Ты это о ком? О Кузнецове?
- А хотя бы! Стал командиром батальона, и уже он меня на «вы». Сыромятников, правда, не таков. В общем, он неплохой мужик. Как-то перед наступлением в штабе вечерком встретились - по чарке сорганизовали. А как же, все-таки дружки старые. То-то!
В блиндаже стало темно и тихо, послышались чьи-то шаги в траншее. Где-то рядом долбили лопатой землю - за стеной глухо отдавались ее размеренные удары. Гриневич вяло поддерживал разговор, наверно дремал. В углу напротив громко сопел немец.
