- Васюков, - слабым голосом позвал меня раненый. Я подошел ближе и а сумраке едва узнал его - это был Кривошеев. - Васюков... И ты тоже?
- Попало. Но меня легко, - сказал я с деланной бодростью и почему-то громче, чем было нужно.
- А я вот… - выдохнул, не договорив, Кривошеев.
Ананьев поднялся и выглянул над бруствером.
- Ничего, не унывай. Будешь жить. Не такие выживали.
Не знаю почему, но я сразу понял, что Кривошеев уже не жилец. Рядом тихо вздохнул тот, что сидел в глубине блиндажа, приглядевшись, я узнал в нем рядового Гуменюка. И тогда вспомнил, что они с Кривошеевым земляки, вроде бы даже из одной деревни - когда-то в составе маршевой команды мы вместе прибыли в роту. От той команды уцелело, наверно, человек десять, а теперь вот станет меньше еще на одного.
- Ну где тот разгильдяй Цветков? - спросил командир роты. - Что это за гадство такое!
- Цветков в блиндаже, - сказал я. - Там трое раненых.
- Тяжело?
- Легко как будто.
- Легко! Тут этого спасать надо. А то перевязал и бросил. Ну, погоди: придет - я ему устрою разгон!
- Потом, - тихо сказал из траншеи Гриневич.
- Нет уж! Я его выучу, как рядового бойца любить. А нет - так к чертовой матери: автомат в руки и в цепь.
Раненый слабо завозился внизу.
- Товарищ старший лейтенант... Не надо уже. Что он...
- Как это что, Кривошеев? Брось ты паниковать. Попадешь в госпиталь, в тепло, на чистые простынки - враз получшаешь. Доктора, они теперь такие: наловчились за войну, разрежут и сошьют, будешь лучше прежнего. Сам прошел через ихние руки, знаю.
Гуменюк протяжно вздохнул.
- Я как чувствовал, - скорбно сказал он. - Когда младший лейтенант позвали - екнуло мое сердце. То всегда были вместях - и ничего. А тут отлучился, и вот...
Ему никто не ответил.
Вскоре, однако, кто-то появился у входа в яму-блиндаж, и к раненому с сумкой на животе протиснулся Цветков. Ананьев грозно молчал. Санинструктор его, кажется, не сразу заметил и немного промедлил с докладом:
- Сержант Цветков по вашему приказанию…
- Ты почему бросил раневого? - оборвал его ротный.
- Я перевязал.
- И это все?
- А что еще? Он безнадежный!
Ананьев порывисто шагнул от стены:
- Я тебе вот как двину! По твоей идиотской голове! Тогда узнаешь, кто безнадежный! Понял?
Цветков обиделся:
- Что я, слепой? У него три проникающих в брюшную полость. Да еще в грудь навылет…
- Молчать! - сдавленным голосом крикнул командир роты. - Чтоб мне ни слова! Он должен жить!
- Будто я против. Пусть живет! Только… Вот смотрите!
Цветков ступил к раненому, развернул полы его шинели. Потом что-то пощупал там, насторожился, схватил Кривошеева за руку и, будто не обнаружив того, что искал, припал ухом к накрест перебинтованной груди.
- Ну вот! Я же говорил…
- Не может быть! - сказал Гриневич, выходя из траншеи. - Минуту, как разговаривал…
- Все. Готов! - уверенно объявил Цветков и с сознанием своей правоты отступил к выходу.
Ананьев вскипел:
- Обрадовался: готов! Я без тебя, дурака, видел: будет готов А вот он не должен был знать. Понял? Он должен на нас надеяться, что позаботимся. Он же человек, а не собака.
Гуменюк тем временем, видимо, не веря санинструктору, кинулся к Кривошееву. Стоя на коленях, он минуту тормошил его, потом вдруг урони руки и заплакал.
Цветков угрюмо молчал, наверно не чуя за собой вины. Ананьев засунул руки в карманы и также умолк. Ссора вдруг потеряла свой смысл Каким-то образом я ощутил свою почти родственную близость к покойнику, и на душе стало тоскливо. К тому же на холоде пуще прежнего разболелось плечо и вся рука до самых ногтей. Надо было уходить, но я в унылом, тупом одеревенении продолжал тихо стоять над Кривошеевым.
- Ладно, - отходя от гнева, сказал Ананьев. - Пусть полежит до утра. Придет подвода - отвезем, похороним.
Он вышел из блиндажа и пошел в тыл. За ним пошли Гриневич, Зайцев и немного погодя Цветков. Мне ротный ничего не сказал, и я, сам не зная зачем, остался тут с Гуменюком и притихшим Пилипенко.
Мало мне было раны, так еще этот Ананьев – я к нему шел, разыскивал его, а тут на тебе - новый ординарец! И командир ни слова не сказал мне. Будто я никогда не пришивал ему подворотничков, не бегал за обедом, не пропадал с ним всю зиму в боях...
