— Разбираешься? — поинтересовался я, плотно зажав рану, кровь в которой уже, впрочем, начала свёртываться.
Варвара кивнула:
— Немного.
Я предусмотрительно спрятал в карман окровавленную салфетку и только после этого ответил:
— Золотой я.
— Золотой — это круто, — тоном знатока произнесла Варвара. — Маг, Поэт и Воин — это очень-очень круто. А у нас в Ебурге трутся два серебряных. Был ещё и медный, в районе Синих Камней жил, но один питерский Охотник из клана Брро его ещё при Хрущёве завалил.
— Бывает, — протянул я, а сам подумал, вот почему её не знаю — потому что приезжая. Как, собственно, и я.
— Ты сам-то из каких краёв будешь? — будто прочитав, а может, и действительно прочитав мои мысли, спросила Варвара.
— А с чего ты взяла, что не местный?
— Да так, угадала. Поди, в пещерах Зилантовой горы твоя мамка яйцо отложила?
— Чуть-чуть ты, Варвара, промазала. Не в пещерах Зилан-Тау, Змеиной горы, а в у подножий Сары-Тау, Жёлтой горы.
— Значит, не казанский, а саратовский?
— Получается, — кивнул я. — Только когда я родился, города ещё не было. Давно это было, и с тех пор многое изменилось.
— И родная гора твоя называется нынче Соколовой, — в подтверждение моих слов заметила Варвара.
— Вижу, места знакомы?
— А как же. Там же и Лысая рядом.
— Вот как. Интересно. Случаются, значит, весёлые ночи на Лысой горе?
— Ну да. Не регулярно, но иногда на шабаш выбираюсь.
— Завидую.
Ведьма прищурилась:
— Что, тянет на родину-то?
— Редко, — ответил я предельно честно, после чего признался: — Но сильно.
— А сюда, в Сибирь, какая напасть тебя закинула?
Этот вопрос был вторжением в запретную зону, и я ответил уклончиво:
— Судьба.
Было видно, что ведьму мой ответ устроил не совсем, точнее — совсем не устроил, но славе Силе к тому времени Боря уже наполнил разбросанные по столу рюмки. Само собой разумеется, со свойственной ему щедростью, что означает — с горкой.
— Что отмечаем? — спросил я, принимая стопку.
Молотобоец подмигнул мне и показал на Ирму:
— Вот у этой чудесной, я бы даже сказал прелестной, девушки сегодня Тринадцатый день.
Это означало только то, что означало: двенадцать дней назад барышня по имени Ирма (которую до этого, бьюсь об заклад, звали как-то иначе) прошла обряд первой ступени посвящения и по прошествии отмеренного срока не отказалась от решения стать ведьмой. Проще говоря, прошла точку возврата. После заката ещё могла опрокинуть память, с рассветом лишилась такой возможности. Причём, лишилась навсегда.
Что можно на этот счёт сказать? Только сакраментальное: каждый в своём праве. Или ничего.
— Поздравляю, — кинул я новоявленной ведьме и не столько из интереса, сколько для поддержания светской беседы обратился к старой: — А ты, Варвара, надо понимать, её наставница?
Та замотала головой:
— Нет-нет, я лишь родственница. Дальняя. Прилетала на Ночь Инициации, да вот задержалась. Город ваш — омут.
— Это точно, — согласился я с такой лестной оценкой. — У нас, что не топь, то трясина. — После чего обратился к Боре: — Дай угадаю. Был на Инициации наблюдателем от Поста? Так?
Молотобоец, сумевший накануне совместить полезное с приятным — и порядок на празднике Тёмных отследить, и виновницу торжества закадрить, ничего не сказал, лишь лукаво улыбнулся.
— А наставницей у меня согласилась быть Ирида Витальевна Немоляева, — запоздало пояснила неофитка. — Знаете такую?
Я кивнул:
— Разумеется.
— И что на её счёт скажете?
— Скажу, что повезло тебе, Ирма. Слободская маковница — тётка толковая. Хорошему не научит, но и на плохое не подобьёт.
— А почему это вы её, Егор, маковницей называете?
— На то есть своя причина. Лет сто тому назад занималась отхожим промыслом, пекла медовые лепешки с маком и торговала ими в районе рабочей слободы. Оттого и прозвище такое.
Ирма хотела ещё что-то спросить, но Боря её перебил:
— Братишки-сестрёнки, хорош трепаться, продукт выдыхается. Давай, Змей Тугарин, скажи слово. Пожелай нашей новенькой чего-нибудь такого эдакого.
— Запросто, — легко согласился я. — Вставать не буду, но скажу от души.
— Давай, давай, — подбодрил меня молотобоец и сделал знак, чтобы все умолкли.
