— Ждите здесь.
Боря чуть ли не обрадовано взял под козырек, и устало плюхнулся в одно из стоящих на веранде пластиковых кресел. Мне же хотелось лично увидеть ритуал, поэтому я собрался всерьёз воспротивиться запрету. Но не успел и рта раскрыть.
— Егор, остынь, — упреждая мои аргументы, сказал Архипыч. — Подъём жмура зрелище специфичное и, поверь, ни фига не аппетитное. Когда всё будет сделано, я тебя сам кликну. Ладушки?
Возражать не имело смысла, пришлось остаться на веранде. Когда Архипыч и старик скрылись в доме, я последовал примеру Бори и устроился в кресле. Какое-то время мы сидели молча, потом мне стало скучно, и я поинтересовался:
— Борь, если не секрет, как в типографии прошло?
Молотобоец закинул ноги на перила, откровенно и громко зевнул, после чего доложил:
— Нормально прошло. Взяли товар без шума и пыли.
— Никто и не пикнул?
— Там особо некому было, все на поминки укатили. Охранник, правда, нарисовался, но пьяненький. Сопротивлялся квёло.
Новость меня не столько огорчила, сколько озадачила:
— На поминки, говоришь? А кого поминали?
— Метранпаж у них помер, — давя зевоту, пояснил Борис. — Девять дней как закопали,
— Отчего умер?
— Угарным газом, говорят, траванулся.
— Несчастный случай?
— Фиг там. Самоубийство. В гараже закрылся, трубу перекрыл, ключ на старт и всё, прости-прощай.
— Получается, ещё одна жертва, — удручённо покачал я головой. — Уже пятая.
— Вот и Архипыч сказал, что пятая. — Борис повернул голову в мою сторону. — Слушай, братишка, что за байда творится? Что вообще происходит?
Ничего предосудительного в том, чтобы вкратце изложить ему подоплёку всей этой муторной истории, я, честно говоря не видел. И, пожалуй, изложил бы, но не успел и рта открыть. Молотобоец сам же меня и остановил:
— Погоди, Егор, не нужно ничего рассказывай. Ну его всё к бесу. Не хочу лишнего услышать. Меньше знаешь, крепче спишь. Пусть начальник думает, у него голова вон какая здоровая. А я буду думать, когда сам начальником стану.
— С таким подходом, Боря, начальником ты никогда не станешь, — заметил я.
— Вот и ништяк.
И мы вновь замолчали. Теперь надолго. Через время Боря, поклевав носом, задремал, а я напряг слух, пытаясь услышать, что происходит в доме. Но как ни старался, ничего, кроме суетливого гомона засевших в берёзовой роще ворон, не услышал.
В какой-то момент молотобоец поёжился, засунул ладони в рукава бушлата и, не открывая глаз, произнёс:
— Чего они там долго возятся.
— Долго, — согласился я. И, коль уж разговор на эту тему зашёл, решил поделиться терзающими меня сомнениями: — Что-то, Боря, старичок этот на меня особого впечатления не произвёл. Какой-то он…
Молотобоец открыл один глаз:
— Какой?
— Невзрачный какой-то, плюгавый. Нет?
— Ты, Егор, не смотри, что мухомором выглядит, он колдун о-го-го какой. Мастерства в нём, дай бог каждому.
— Хорошо, коль так.
— Точно говорю.
— А дар у него врождённый?
— Нет, не врождённый…
— Благоприобретённый, значит.
— Опять не угадал.
Я удивился:
— А как тогда?
— Злоприобретённый у него дар, — назидательно ткнув в небо пальцем, сообщил Боря.
— Это как?
— Да так. — Молотобоец скинул затёкшие ноги с перил, просунул берцы между балясинами и, потянувшись так, что захрустели богатырские косточки, начал рассказывать: — Сейчас ехали, он нам по дороге свою историю поведал. Представляешь, до сорок первого был непосвящённым. Ни сном, ни духом о реальной магии. Маменьким сынком рос, скрипку дедову терзал, слыл вундеркиндом и собирался после школы в консерваторию поступать. Но хрен там, не вышло ничего. Немец не дал.
При этих словах на лицо Бори наплыла тень благородной печали. Помолчав тяжёло, со значением, как это умеют делать повидавшие виды мужчины, молотобоец продолжил:
— В сорок первом ему как раз восемнадцать стукнуло. Здоровье ни к чёрту, очкарик с малолетства, белый билет, всё такое, но умудрился как-то это дело скрыть, записался добровольцем. В окопах, говорит, с ним чудо-то и приключилось. В ноябре дело было. В окрестностях деревни Мыкдино, что под Волоколамском. Довелось в тот день ему и ещё семнадцати бойцам взвода истребителей танков удерживать до подхода основных сил высотку одну безымянную. Оно дело такое, знаешь, суровое, высотку-то удерживать. Но держали. Назло всем и всему держали. Всё утро держали, весь день держали, а ближе к ночи некому стало держать. Из живых только наш Аскольд остался, да и тот тяжело раненый. — Тут молотобоец ткнул себя пальцем в висок. — Прикинь, Егор, осколок с двушку советскую у него в башке застрял. До сих пор там. Как не убило, сложно сказать. Повезло. Крупно повезло.
