– Еще какая глубокая!
В кафе, в ночном пестром кружке актеров, обычно усаживается дон Мамед, воробей, которого ничем не проймешь.
– Хехе! Полицейских сказал няньке: хехе, послушай, мое сокровище, как с тобой обращается сеньорито?
Актер в темно сером вязаном жилете перебивает его:
– Послушайте, дон Мамед, какого черта вы не заткнетесь раз и навсегда?
Дон Мамед очень удивился.
– Я мешаю?
– Конечно, ужасно мешаете, говоря по правде. Не хотелось мне говорить вам это, но вы несносны со своим полицейским и нянькой.
Дон Мамед умолк и загрустил, как сирота, которого бранят и колотят соседи.
– Ладно, я замолчу, если мешаю; простите, я не хотел вам мешать.
Актер в вязаном жилете тайком улыбнулся, почти ехидно, и снова смачно отхаркнул.
Секунда скорбного молчания повисла в тяжелом воздухе кафе.
Дон Мамед больше чем когда либо похож на жареную птицу, но теперь уже не хочется схватить его за лапки и съесть с головой и всеми потрохами; он пережарился, как та долька чеснока, которую кладут на сковородку, чтобы отбить горечь оливкового масла.
Сирило, раздобрившись, допустил до себя молодого человека из провинции. Малополезный он стал находить его симпатичным и наконец – какая загадка человеческая душа, сказал бы дон Серафин, – даже привязался к нему, разумеется, продолжая глядеть на него сверху вниз; то была, так сказать, любовь с высоты птичьего полета, но сильная и покровительственная, как любовь старших братьев к младшим, особенно если младшие слабенькие, болезненные и рахитичные,
– Будем говорить друг другу «ты». Среди товарищей обращение на «вы» неуместно. Оно слишком холодное и казенное, чувствуешь себя, как будто приехал с официальным визитом и застегнут па все пуговицы.
Молодой человек из провинции оробел и взволновался: его назвали товарищем!
– О, большое спасибо! Для меня это большая честь, незаслуженная честь, но не знаю, осмелюсь ли я! Вряд ли я привыкну. У вас уже есть имя, а я… я всего лишь бедный ученик, скромный соискатель!
Сирило почувствовал себя счастливым, но каток смутно, неопределенно, расплывчато.
– Нет, приятель, нет. Еще чего не хватало! В великой
республике литературы все мы должны побрататься и стоять друг за друга!
– Черт побери!.. Простите, это у меня нечаянно вырвалось!
Молодой человек из провинции постарался хорошенько запомнить прекрасную фразу о великой республике литературы и сплоченности ее граждан.
«При первом удобном случае пущу ее в ход, – думал молодой человек из провинции, – какая великолепная фраза!»
Потом молодой человек из провинции задумался над тем, как писать в статье эту великую республику, с большой или маленькой буквы.
– С большой, я думаю… Сирило поглядел на него.
– Ты что то сказал?
Молодой человек из провинции вернулся к действительности. Романист милостью божьей, с его вспышками поэзии, с экспозицией, завязкой и развязкой, сказал бы: молодой человек из провинции спустился с заоблачных высот… и сидел невозмутимый, как ни в чем не бывало.
– Нет, нет, ничего, я подсчитывал…
– А!
У Сирило был большой кадык. Молодой человек из провинции отвлекся, думая о кадыке Сирило.
«Наверно, он наполнен кофе с молоком. Нет, я не должен так думать о кадыке Сирило! Сирило – хороший друг! Более того, Сирило может быть моим учителем. Крокетки из трески застревают в кадыке. Выгоним эти мысли из головы!»
У посетителей Артистического кафе были, как правило, торчащие кадыки. Молодой человек из провинции однажды ни к селу ни к городу сказал Сирило:
– Послушай, Сирило, как тебе покажется моя классификация кадыков?
Но Сирило был не в духе и ответил ему:
– Нет, нет, оставь меня в покое с твоими кадыками, я ничего не смыслю в кадыках и не желаю смыслить. Вот у моей тетушки Ампаро – вдовы дона Аполинара, про которого я тебе рассказывал, – было шесть пальцев на каждой руке! И она то уж разбиралась в кадыках и в зобных железах! Врач ее деревни, каждый раз, как у кого нибудь воспалялась зобная железа, приходил к ней и говорил: послушайте, донья Ампаро, не пойдете ли вы со мной завтра утром к Антонии, жене Мигеля Лобито, что живет на дороге к кладбищу? У бедняжки, кажется, воспаление зобной железы. И моя тетушка Ампаро никогда не отказывалась. Еще чего не хватало, Гонсалес! Еще чего не хватало, Гутьеррес! Еще чего не хватало! Вы знаете, что в добрых делах на меня всегда можно рассчитывать. Еще чего не хватало! Врача звали дон Симеон Гонсалес Гутьеррес. Его отец был из Вича, а мать из Сальседы, и потому врач в деревне моей тетушки Ампаро, когда был молод и тщеславен, подписывался Симеон Сальдовый, но годы сбили с него спесь, и он стал именоваться попроще.
