* * *
Сидит солдат на завалинке, прислушивается. Ишь гомон какой над дубами висит. Дорвались...
Покосился он тут вбок, - Ерофеич по плетню к нему пробирается, тяжко дышит, будто старшину в гору на закорках везет... Добрался до завалинки, сел мешком, ласково этак спрашивает, а у самого морда такая, словно жабой подавился:
- Что ж ты, служивый, хлеб у меня перебиваешь?
- Да я, папаша, не для ради хлеба, - ради удовольствия! Хлеба у нас и своего хватит...
- Как же ты их, милый человек, обчекрыжил? Умственности у тебя никакой нет... Правил ты настоящих не знаешь...
- Никак нет. Умственности, действительно, за собой я не замечал.
- Да как же ты, все-таки, распорядился? - спрашивает Ерофеич, а сам все придвигается, ушьми шевелит: вот-вот солдату в рот вскочит.
- Очинно просто! Я, папаша, без правил действовал. Только они на меня в лесу оравой наскочили - "Кто такой да откудова?" А я к стволу стал, да так им бесстрашно и ляпнул: "Села Кривцова, младший подмастерья знахаря Ерофеича!" Перепужались они насмерть, имя-то твое услыхавши, - да как припустят... Поди, верст за сорок теперь к западному фронту пятками траву чешут.
Насупился Ерофеич, глазом косым повел - нож в сердце!
- Н-да! Ну, как знаешь! Не плюй, брат, в колодезь, авось он и не высох. На фронт ты вернешься, а может, я б тебе слово какое наговорное против пули бы вражеской дал.
- Спасибо, папаша! Да мне оно ни к чему. Я там, в окопах сидючи, так приспособился, что германские пули голой рукой ловлю, да им же обратно и посылаю...
Видит знахарь, что солдат ложку свою крепко держит.
- А не мог ли бы ты, друг, беде моей пособить, - уж я отслужу, будь покоен. Тело у меня после того случая все синими бобами пошло. Средствия у тебя нет ли какого? Оченно уж обидно!
Поиграл солдат сапогом, плечом передернул. - Средствия и без меня найдется. Слыхал я тут, что ты к солдатке одной не путем, сладкий старичок, подкатываешься. Так вот, как ейному мужу Бог приведет невредимо с фронта воротиться, - отполосует он тебя, рябого кота, кнутом, - вот весь ты синий и станешь. В ровную, стало быть, краску войдешь.
Вскочил Ерофеич, горьку слюнку проглотил, - аж портки у него затряслись. А солдату что ж? Чурбашку из-за пазухи вынул да и принялся из нее командира полка вырезать. Разве с таким сговоришься?
