— Стью?
— Том? Тяжело дышать.
— Я принес лекарства, Стью. Ник показал мне. Ты примешь лекарства и убьешь инфекцию. Ты должен сделать это прямо сейчас. — Ник достал из сумки четыре пузырька с таблетками и большую бутылку сока.
Стью внимательно посмотрел на лекарства.
— Том, где ты это взял?
— В аптеке. Мне дал их Ник.
— Да нет, серьезно…
— Серьезно! Серьезно! Сначала надо принять пенициллин и посмотреть, подействует ли он. Который из них пенициллин?
— Вот этот… но, Том…
— Нет. Ты должен. Так велел Ник. И тебе надо ходить.
— Я не могу ходить. У меня сломана нога. И я болен. — В голосе Стью появилось обиженные, капризные нотки.
— Ты должен. Или я буду тебя таскать.
Стью потерял контакт с реальностью. Том вложил ему в рот пенициллиновую капсулу, и Стью рефлекторно проглотил ее, запив соком. Он закашлялся, и Том похлопал его по спине. Потом он поднял Стью на его здоровую ногу и стал таскать его по вестибюлю. Коджак обеспокоенно следовал за ними.
— Прошу Тебя, Господи, — сказал Том. — Прошу Тебя, Господи, прошу тебя. Господи.
Никогда еще Боулдер не казался ему таким далеким, как в то унылое утро.
Борьба Стью с пневмонией продолжалась две недели.
Через два дня от пенициллина на коже выступила отвратительная красная сыпь, и Том стал давать ему ампициллин. Это дало лучший эффект, и утром седьмого октября Том проснулся и увидел, что Стью спит глубоко, а температура спала. Ночью жар возобновился. В течение следующих двух дней Стью непрерывно спал. Тому с трудом удавалось разбудить его, чтобы скормить ему таблетки и несколько кусочков сахара из гостиничного ресторана.
Одиннадцатого октября начался повторный приступ. Но на этот раз температура не была уже такой высокой, а хрипы стали тише.
Очнувшись тридцатого октября после недолгой дремоты в одном из кресел вестибюля. Том увидел, что Стью сидит на диване и оглядывается по сторонам.
— Том, — прошептал он. — Я жив.
— Да, — радостно воскликнул Том. — Ей-Богу, да!
— Я голоден. Не мог бы ты приготовить какой-нибудь суп, Том? С лапшой, например?
К восемнадцатому числу силы отчасти вернулись к Стью. Он уже мог в течение пяти минут ходить по вестибюлю отеля на костылях, которые Том принес ему из аптеки. Его постоянно терзал сводящий с ума зуд в срастающейся ноге. Двадцатого октября он впервые вышел на улицу, одевшись в теплое белье и закутавшись в огромную овечью шубу.
День был теплым и солнечным, но в воздухе чувствовалось приближение зимы.
— Даже не знаю, что делать. Том, — сказал Стью. — Мы сможем добраться до Грейт Джанкшена, а дальше я просто не знаю. В горах будет много снега. А ходить я пока не могу.
— Когда ты снова сможешь ходить, Стью?
— Не знаю. Том. Поживем — увидим.
Двадцать восьмого октября Грин Ривер был занесен пятидюймовым слоем снега.
— Если скоро не выехать, — сказал Стью Тому, когда они смотрели в окно на снег, — то всю зиму придется провести здесь.
На следующий день они подъехали на своем «Плимуте» к заправочной станции на окраине города. Часто прерываясь для отдыха, они заменили облысевшие задние шины на новую шипованную резину. Стью поразмыслил о том, не стоит ли найти машину с двумя ведущими мостами, но потом принял иррациональное решение не искушать судьбу. Том погрузил в багажник четыре пятидесятифунтовых мешка с песком. Они выехали из Грин Ривера в день Хеллоуина и направились на восток.
Они приехали в Грейт Джанкшен в полдень второго ноября. Все утро небо было свинцово-серым, и когда они выехали на главную улицу города, первые снежные хлопья начали падать на капот «Плимута». Полдюжины раз по пути они попадали в короткие снегопады, но на этот раз небеса обещали нечто большее.
— Возможно, нам придется задержаться здесь ненадолго, — сказал Стью.
Том указал пальцем.
— Вон там! Мотель со звездой!
Мотель со звездой оказался «Праздничной гостиницей Великого Перевала».
— О'кей, — сказал Стью. — «Праздничная гостиница» нам подходит.
Он подъехал к зданию и выключил мотор «Плимута». Насколько им обоим было известно, он не заводился больше никогда. Снежные хлопья превратились в бесшумно опускающийся белый занавес. Снег шел всю ночь. Когда Стью и Том проснулись на следующее утро, они обнаружили, что Коджак сидит перед двойными дверьми парадного входа, уставившись в неподвижный мир белизны.
