– Ты меня завербуешь? – спросил он с ужасом.
Она вдруг перестала смеяться и сделалась серьезной. Окурок тщательно затоптала каблуком в мягкую землю. Поднялась с дров и подошла вплотную к Клайму. Глаза ее вспыхнули адскими огнями.
– Ты страхи свои ненавидишь, но никогда в этом не признаешься. Смотри, я слежу за тобой. Запомни: не можешь справиться со своим страхом – тебе же хуже.
Собака посмотрела на Арикону и вежливо помахала хвостом.
– Ненависть не грех. Грех – ненавидеть свою ненависть. Таких я наказываю. Живи себе в радость, наслаждайся каждым днем, устраивай себе празднички и не жалей ни о чем. И еще: проклянут тебя – я накажу. Обидишь слабого – я накажу. Сильных можно бить – они дадут сдачи. Слабых – не тронь. Я вербую души, это правда, но я могу забрать душу просто так. Без всякой выгоды для человека. Жить без греха – кто на такое способен? – сам по себе грех – не повод для наказания. … В рай ты не попадешь, Клайм. Это точно. Но я за тобой спешить не стану. Нет интереса. Топчи землю, пока не надоест. Но если замучает совесть, если позволишь страданиям изменить себя – жди меня. Я приду.
Клайм похолодел. Арикона выразительно положила руку на пояс, где в серебряных ножнах болтался устрашающего вида кинжал с резной ручкой…
– Не трогай собак, – посоветовала Арикона. – Ненавидь, но трогать не смей.
Она пошла по дорожке к калитке. Пес затрусил рядом – хвост трубой, уши болтаются, шерсть – в колтунах. Скрипнули петли, и все затихло.
Клайм скомкал тетрадь Мика, скрутил ее в трубку и засунул между дровами. За лето бумага сопреет, никто ничего не узнает. Сжечь ее почему-то ему в голову не пришло.
Зашел в кухню, сел за стол – молча.
– Матушка, поесть бы, – сказал он ровным голосом.
Жена обернулась и вскрикнула. Муж ее сидел за столом весь мокрый и… седой. Еще час назад его шевелюра была только-только пронизана ниточками серебра, а сейчас – стала белой, как снег.
– Ой, – икнула она и прижала ладонь к губам.
– Поесть бы, – повторил он.
Она, не отрывая от него перепуганных глаз, быстро накрыла на стол. Он, не спеша, поел, запил стаканам воды и встал.
– Ты, матушка, к ночи камин зажги, будет холодно, – сказал он. – А я приду через часок.
Она застыла на месте.
Он вышел на улицу. Пасмурное небо воду ронять перестало, но низко опустилось над поселком, придавив его своей тяжестью.
Вербовщик всегда где-то рядом, думал он, шагая. Она следит за нами и ждет удобного случая. Ее пес – исчадье ада, она – исчадье ада.
Он остановился посреди улицы и посмотрел на небо. Оно молча кивало ему, соглашаясь…
У Фреда было пусто. Он сам скучал, сидя за столиком. Увидел вошедшего Клайма – обрадовался.
– Плеснуть? – спросил он. – Сегодня я угощаю.
– Нет, больше не пью.
– А? – вытаращил глаза Фред.
– Каюсь много после выпивки, – уточнил Клайм.
– И?
– Грех это… – он покачал седой головой. – Представляешь? Оказывается, грех…
Арикона кружила над деревней черной птицей.
– Удовлетворена? – спросила Потерянная Душа, все еще сохранявшая облик шелудивого пса.
– Скучно, – протянула Арикона. – Подумаешь, большое дело – пьяницу до сумасшествия довести! Одну душу увели у Отца. Душонка – так себе, мелочь. Но во что она вырастет еще, ого-го! Этот пункт договора отработан.
– А мне было весело! – сказала Потерянная Душа, нарезая круги в облаках. – Люблю я это дело!
– Хочу домой, – капризно произнесла Арикона. – Деревня меня утомляет.
