Пока Арикону нещадно скребли мочалками и щетками, пока растирали порозовевшую кожу душистыми маслами, пока разминали плечи, упругую грудь и ноги, он несколько раз громко спрашивал через дверь, готова ли она, и каждый раз ведьмочки, хохоча, кричали, что нет, еще нет. Эти бестии свое дело знали. Подхватив разомлевшую от горячей воды и одуряющих запахов роз Арикону (в ее зашумевшей голове возникло и исчезло удивление – что это такое подбрасывают ведьмы щедрыми горстями в огоньки свечей? Не наркотики ли?), они уложили ее на пушистом ковре и продолжили свои развратные игры, продолжая хохотать, вздыхать и постанывать от разрывающей их страсти… Поддавшись их желанию и даже не стремясь сопротивляться, Арикона погрузилась в раскаленные волны похоти, а ведьмы массировали ее, скользили по ней своими молодыми телами, что-то шептали, гладили колени, бедра, живот, подбираясь к напрягшейся груди и раскрытым взмокшим губам, пока Арикона не задрожала, не покрылась испариной наслаждения и не закричала в руках бестий, зажмурив глаза и изогнувшись дугой на ковре… Только после этого ведьмы, уставшие от любви и довольные своей работой, упали рядом с ней и долго еще целовали ее разгоряченные плечи и обессиленные руки.
Из ванной комнаты Арикона вышла чистой, свежей, сверкающей, глянцевой, как кукла. Парикмахер тотчас усадил ее в кресло и, бурча себе под нос проклятья по поводу варварского отношения к волосам, начал стричь, начесывать, завивать и укладывать непослушные вихры, не жалея лака и желе.
Принесли платье на деревянном вешале, аккуратно поставили возле кровати, рядом положили туфельки, щедро украшенные золотыми чешуйками и бриллиантами, на кровати разлеглось изысканное нижнее белье с чулочками и коробочки с драгоценностями. Платье отражалось в зеркале и от переливающегося золотого огня его отблесков у Ариконы заболели глаза. По комнате гулял сквознячок и платье, выглядевшее тяжелым, трепетало, как паутинка, как жидкий расплавленный металл. Глубокое декольте, тонкие бретельки, как у сарафана, откровенный вырез сбоку по ноге почти до самого бедра, алмазные россыпи по подолу и декольте, – роскошь и изящество, непривычное Ариконе.
Она смотрела на платье в зеркало, разомлевшая от мягких рук ведьмочек и чудесных масел, а те стояли наготове с кисточками, губками, тенями и пудрой возле нее и страстно дышали прямо ей в ухо… Адские соблазнительницы. Никому от них не было спасения – ни мужчинам, ни женщинам. Арикона закрыла глаза, ощущая тепло дыхания юных развратниц на своей коже и прикосновения их жадных ртов, которые всколыхнули новый огонь внутри тела. Парикмахер закончил работу, собрал свои инструменты, раскланялся, убежал дальше, к следующим демонам,
А в кабинете Лорда тем временем состоялся еще один разговор. Едва Арикона покинула Лорда, занавеска на окне зашевелилась, зашуршала, откинулась и, не скрываясь более, в комнате появился старик Везельвул – древнейший демон, друг и соратник Лорда, его главный советник и помощник. Черное лицо его было мрачно до крайности, узкие глаза прятались под мохнатыми кустистыми бровями, сросшимися на переносице, иссохшие от времени губы подрагивали и шевелились, будто шептали что-то. Длинные седые волосы были собраны резинкой в хвост и завиты на концах в колечки. Глубокие борозды морщин пересекали лоб и щеки, достигали спрятанных глаз и убегали дальше, к вискам.
Грозен был старый демон. Грозен был и его взгляд, и подрагивающие губы, и длинные жилистые руки, торчащие из широких рукавов просторного коричневого балахона, и мосластые пальцы, вцепившиеся в черный лаковый набалдашник толстой трости, и даже походка его была грозной – тяжелая поступь, слышимая издалека, заставляла мелких демонов в ужасе разбегаться по дворцу и прятаться, когда Везельвул шел по коридорам.
Он владел черной властью задолго до того, как сатану низвергли с небес. Он познал мудрость многих миров, разбирался в науках, и некогда даже считался покровителем ученых, пока не стал помощником Лорда. Его боялся весь ад, генералы армии тьмы никогда не вступали с ним в споры, его слово было таким же законом, как и слово Лорда.
