— Я знаю все о нем. А что ж жалеть? Раскаиваться? Это судьба. Я отлично мог не попасться.
— Да нет! Я о том, что вы, ведь, убили…
— Отец тоже убил. И не одного, вероятно.
— Что вы говорите? — ужаснулся я. — Какое же сравнение? Отец ваш жертвовал собою…
— То есть шел на риск. Мог и не проиграть. Проиграл — заплатил. Так же и я, раз проиграл. А вам аналогию заслоняет разница мотивов. Вы все не действия судите, не факты, а мотивы. Какой смысл? Условность старая. Допустим, у отца свои были мотивы, у меня свои, но если факты одинаковые, — что это меняет?
Признаться, я даже не нашелся сразу что ответить. А Рожэ добавил, подняв на меня карие глаза, — совсем отцовские, только пустоватые какие-то:
— Вот и не уговаривайте меня больше. И другим скажите. Что ж, не всегда бывает удача. Я вполне мог бы не попасться. Не удалось, попался, — о чем еще разговаривать?
Так и кончилось. Скажу еще, что своеобразного своего мужества Рожэ не потерял до… до последней минуты. Старику я о нашем свидании тогда и не рассказал. Очень он изменился. Будто жизнь в нем медленно стала иссякать, усыхать. Сначала все боялся, как бы до старушки чего не дошло. Но, пожалуй, напрасно боялся: она как во сне жила; о Рожэ, верно, и забыла. Только от старика своего ни на шаг. А раз, говорил он мне, сидела она здесь на скамейке, и сзади мальчишеский голос закричал: «Матап! татап!». Она, словно разбудили ее, позвали, встрепенулась, заторопилась… Ну, он успокоил.
Вдолге, уж через год, я старику о свидании с Рожэ и о «мотивах» рассказал. К слову пришлось, о современности мы говорили. Старик слушал, молча. А я увлекся, и у меня вырвалось жестокое слово:
— Ведь он с малых лет у вас, ведь вы же его воспитали!
Старик продолжал молчать. Потом поднял усталые руки и сказал спокойно:
— Нет, дружок. Было воспитанье, только не мое. Мальчика моего воздух новый, сегодняшний, воспитал. Это, вот… насчет «мотивов»… это в воздухе.
Я хотел, было, возразить, но он продолжал, не слушая:
— Чтобы судить мотивы, нужно воображенье. А теперь нет воображенья: теперь его дальше, чем на нынешний день, не хватает. Актуальность. Факты. Ими живут, ими и судят. Когда же еще мотивы разбирать, о мотивах думать?
Он опять замолк, и мы больше не разговаривали.
— Вот вам и вся история «счастливой» пары, — сказал мой приятель с улыбкой. — А теперь пора завтракать.
Мы встали и пошли к выходу. Мне по-новому припомнился высокий старик и державшаяся за его рукав маленькая спутница.
— Да, — сказал я, в раздумьи. — Зато теперь старичкам вашим уж ничто больше не страшно. А насчет современного уравнения мотивов, — то, когда они окончательно сравняются, и мы с вами будем, пожалуй, в таком упрощенном обществе, довольно несчастны. Как вы думаете?
Приятель мой, усмехнувшись, произнес ободряюще:
— Думаю, не будем. Успеем, думаю, умереть к тому времени.
Уже в сумерки, — позвонили. Я отворил дверь и с недоумением посмотрел на незнакомую даму в темном.
— Не узнаете? — тихо сказал она. — Я Нератова. Кузина.
Нератовы — знакомая семья, где я бывал, изредка. Но посетительницу я все-таки не узнавал.
— Я так, случайно к вам… Я Ольга Петровна.
Тут мне припомнилось, что у Нератовых живет их дальняя родственница. Мне даже рассказывали, что она приехала в Петербург учиться пению. Но, вместо консерватории, поступила в банк, и так и осталась в Петербурге. Незаметная, уже не молодая девушка. Я с ней слова никогда не сказал. Можно было удивиться визиту! Провел ее, однако, в кабинет. Когда зажег лампу и взглянул гостье в лицо, — оно меня поразило. То же лицо, — я его уже вспомнил, — бледное, смуглое, в юности, верно, красивое, но увядшее, с тенью над резко очерченными губами, — это лицо, теперь, было совершенно мертвое. Никогда не видал я такого лица у живого человека. Черные глаза были матовые, как у большой мертвой птицы. Я не знал, что сказать, но она сама тотчас заговорила, ровным, — тоже будто мертвым, — голосом.
— Случайно зашла к вам, по дороге. Увидела дом, вспомнила и зашла. Вы мне самый посторонний человек, как и я вам. Человек вообще. Кто-то. «Кому-то» мне вдруг и понадобилось сказать, что через полчаса я умру. Совсем. Должно быть, так бывает, когда знаешь, что наверно один и сейчас один умрешь.
