— А вас мужики дожидаются. Давно, часа два дожидаются! Они уж и чайку у нас попили. С озера мужики, много.
Вмиг горница наша наполнилась. Сидели на лавках, на окнах, на полу. Оказался тут и Дмитрий Иваныч, — он сидел со своим «согласием» отдельно, небольшой кучкой, — и Иван Игнатьевич, и целая куча других, известных и неизвестных.
Разговор был любопытнее и обстоятельнее вчерашнего. «Согласие» Ивана Игнатьевича, более здесь широкое, чем мы себе представляли, — не молоканское, не духоборческое (и уж, конечно, не «немо-лякское»): сами они называют себя — «ищущими». Не Бога ищущими, а церкви: они не только христиане, но признают все догматы, Писание принимают отнюдь не исключительно духовно, а исторически и реально. Во Христе видят Богочеловека. Признают «тайность» и думают, что для спасения нужна Евхаристия. Мы спрашиваем, почему же, если они все это признают, — не идут они в «Российскую» церковь?
Длинно, спокойно, с полным уважением к Российской церкви, Иван Игнатьевич начинает объяснять. Может быть, кое-чего не договаривает, может быть, культурность его, — очень высокая! — так не похожа на нашу, что мы кое-чего не улавливаем, но насколько мы поняли — существующая православная церковь не удовлетворяет их именно как «церковь»; священники не разъясняют им вопросов, которые для них важны, не хотят даже касаться их; не говорят путем, как жить по вере, да и сами не живут; ходи к обедне, да молись, как себе знаешь. У исповеди в посту бывай. Начальство слушай! А прочее — не твоего ума дело, Бог лучше знает.
— Мы так не можем, — говорит Иван Игнатьич. — У Апостола сказано: молись сердцем, молись и умом. То же в пророчестве Иоанновом: должны христианские времена меняться, чтобы, значит, понятие шире входило. А священники — они не заботятся.
Мой спутник, достаточно всем этим изумленный, спросил:
— Но если вы признаете, что без Евхаристии нельзя спастись, то как же быть? Ведь почему-нибудь вы не совершаете ее у себя?
— А мы не осмеливаемся, — произнес Иван Игнатьич и поглядел задумчиво и строго.
Дмитрий Иваныч, сидевший в стороне с «духовными» своими со-гласниками, в разговор мало вступался, но очень прислушивался. Кажется, упрямый старик. Во всяком случае, не о. Александру разубедить его в рационалистической его «духовности». Но нас интересовало, главным образом, отношение между этими двумя «согласиями». Мы еще не знали, что «передовым» было согласие Ивана Игнатьевича (или, как частно упоминалось, Василия Иваныча, сына его), а чистая «духовность», известное рационалистическое сектантство, была для них преодоленным этапом.
Кончили мы этот разговор, — как бы без конца, потому что все новые и новые вопросы подымались; кончили просто потому, что надо же было ехать назад, в Семенов. Лошади ждали нас уже два часа. Иван Игнатьевич опять настойчиво звал нас побывать у них в селе. Но удастся ли? В Семенове рассчитывали мы еще провести лишь дня два.
III
5
«Отцов» наших увидать пришлось только на следующее утро: оказывается, о. Николай сражался вчера со староверами за полдень, и вернулись они в Семенов поздней ночью. О. Николай совершенно охрип, потерял голос, прощался с нами шепотом, — он уезжал в Нижний. О. Александр был совершенно свеж: вряд ли особенно старался он с «немоляями», давно зная, по опыту, безнадежность своих с ними разговоров и принимая это покорно. Между ними, впрочем, были самые хорошие, добрые отношения. Такой уж человек о. Александр, редко приятный и скромный. О наших разговорах с немоляями мы сказали вскользь, он и не расспрашивал.
Самоотверженно предложил объездить с нами все, более известные, раскольничьи скиты; и день этот до позднего вечера мы так и провели, почти что все время в лесах, действительно глухих. Привычный о. Александр собирался еще и на другой день нам что-то показывать, но мы, от бесчисленных верст по неописуемым лесным дорогам, от смены впечатлений, так были утомлены, что решили из Семенова хоть день не трогаться. Да и был соблазн, не съездить ли все-таки в село к «ищущим», — Василия Иваныча поглядеть? Трудно…
Утром, едва сели чай пить, входит служитель:
