– Дым, командир… – тихо ответил Никашкин, не оборачиваясь.
"Неужто они пересекли болото? Так скоро? Но если дым, значит, там человеческое жилье, и люди, и еда…".
Алексей почувствовал, как ноги, которые до этого переступали как бы сами собой, помимо его воли, и у которых неизвестно откуда бралась сила, чтобы тащиться через жидкую грязь по колено, а местами и по пояс, вдруг стали ватными, чужими; он едва не опустился в холодную жижу, но вовремя удержался за жердь.
"Но если там люди, значит… значит там могут быть и гитлеровцы…"
– Рискнем! – словно подслушав его мысли, сказал решительно Никашкин и со вздохом сожаления погладил автомат, который он упрямо тащил через болото, несмотря на то, что патронный диск давно был пуст. – Рискнем, а? – вдруг вспомнив о субординации, переспросил смущенно.
– Придется, – Алексей расстегнул кобуру, дотронулся до пистолета, на душе стало спокойней.
Теперь шли, стараясь не шуметь, насколько это было возможно.
Запах дыма стал различаться явственней; потом впереди, совсем близко, сверкнул огонек и сразу же потух. Жидкая болотная грязь постепенно уступила место водной глади, поросшей жесткой, высокой травой: вскоре пологое твердое дно привело их в камышовые заросли, которые скрыли белесый дым, с трудом различимый в сгустившихся сумерках, – похоже, где-то там, в глубине суши (что это было – островок или край болота – пока определить не представлялось возможным), горел костер.
– Пойду разведаю, – Никашкин поправил ножны с финкой, передвинув на живот, и для чего-то пригладив свои светло-русые волосы, осторожно и бесшумно скользнул в камыши.
– Вместе… – тоном, не допускающим возражений, шепотом сказал Малахов и последовал за ним с пистолетом наготове.
Никашкин широко улыбнулся и подмигнул в темноту…
Метрах в двадцати от воды, в густых зарослях, стоял шалаш, сооруженный из веток и вязок камыша, образовавших толстую двускатную крышу, непроницаемую для дождя. Вход в шалаш, овальное, непроницаемое отверстие в половину человеческого роста, был занавешен плащ-палаткой. Внутри горел маленький костер, топливом которому явно служил сушняк, – дыма было мало, и он легкой, почти невидимой глазу струей исчезал в дыре, проделанной в крыше; только снаружи при полном безветрии, уплотняясь, дым разрастался в призрачный гриб и медленно растекался по кустарникам, как утренний туман.
Никашкин слегка потянул на себя край плащ-палатки и заглянул внутрь.
У костра сидели трое, судя по одежде, красноармейцы, но без знаков различия. Один из них, с длинным морщинистым лицом, на котором прилепился на удивление маленький нос ноздрями наружу, задумчиво жевал ржаной сухарь, с голодным нетерпением поглядывая на второго, круглолицего коротышку с короткопалыми ладонями, который ножом открывал банку тушенки, чтобы бросить ее содержимое в какое-то варево, булькающее в котелке. Третий, значительно моложе своих товарищей, черноволосый и смуглый, смахивающий на цыгана, но с правильными тонкими чертами лица, сидел чуть поодаль на охапке сена, под стенкой, и, полуприкрыв глаза, курил, пуская дым кольцами – забавлялся. В дальнем конце шалаша лежало сваленное кое-как оружие: автомат, две винтовки, карабин, подсумки с патронами и гранатами, пистолетная кобура на добротном командирском ремне.
Повинуясь жесту Малахова, ефрейтор резким движением сорвал плащ-палатку и проскочил внутрь шалаша, выставив вперед бесполезный автомат – попугать; но сзади стоял Алексей, держа палец на спусковом крючке пистолета, в котором была полная обойма. Эти трое, неизвестно отчего, не понравились ему с первого взгляда, и лишняя предосторожность, пока не выяснится, кто они, не помешает.
– Наше вам с кисточкой, отшельнички! – не удержавшись, по привычке сбалагурил Никашкин. – Э-э, дядя, убери ручки! – заметил движение длиннолицего, который, не сводя с них больших и круглых, как у совы, глаз, медленно потянул руку к пояску, где торчала рукоятка нагана, не примеченная сразу ефрейтором.
Длиннолицый нехотя убрал руки и скверно выругался сквозь зубы.
– Кто такие и что нужно? – нахально спросил он резким и скрипучим голосом.
