Неожиданно каюр схватил остол и воткнул его с размаху между полозьев нарт; собаки в азарте рванули раз, другой, затем смешались в кучу и с яростным лаем и рыком сцепились друг с дружкой.
Но Ульвургын и не подумал восстановить мир и порядок в упряжке: вытаращив глаза, он с удивлением уставился на человека в изодранной меховой парке, который, казалось, вынырнул из-под снега на его пути. Человек стоял молча, слегка пошатываясь, и смотрел куда-то поверх головы каюра. И это был человек с белой кожей.
"Может, он напился той воды, которая веселит?" – подумал Ульвургын. При особо удачных сделках помощник Свенсона, рыжий Макларен, который заправлял делами фактории, угощал охотников-чукчей такой водой; она хранилась у него в металлических запаянных банках и стоила очень дорого. Но присмотревшись, заметил то, что на первых порах упустил из виду: чуть поодаль, за пригорком, стояли нарты, в которые было запряжено всего четыре отощавших пса; они лежали на снегу обессилевшие, тяжело дыша, безучастные ко всему.
А их хозяин был вовсе не пьян, только голодный, обмороженный и смертельно уставший…
В яранге Ульвургына тепло и уютно. Сам каюр сидит у входа на оленьих шкурах, сложенных стопкой, и неторопливо курит трубку. Посреди яранги горит костер; в котелке, подвешенном на длинной палке с крюком на конце, варится оленина; ленивый дым медленно уползает через отверстие в конусообразной крыше.
Жена каюра, толстая Рынтынэ, чинит одежду, ловко орудуя костяной проколкой. Возле нее примостилась дочь, совсем еще юная Вуквуна, первая красавица в стойбище; она чему-то улыбается, изредка украдкой посматривая в сторону гостя, белого господина, который, укутавшись в меха, спит, чуть слышно посапывая. Ульвургын тоже время от времени бросает на него взгляд, при этом, замечая улыбку Вуквуны, хмурится – ему не нравится легкомысленное поведение дочери.
Проснувшись, Кукольников некоторое время не мог сообразить, где он находится. Только услышав покашливание каюра, вдруг ясно и отчетливо припомнил события последних недель.
И даже чуть слышно застонал: его, одного из лучших сыскных агентов Жандармского корпуса, обвел вокруг пальца (да еще ловко!) простой и недоумковатый казак Христоня! Ушел вечером на одном из привалов, выкрав часть золота, которое предусмотрительный Кукольников разложил по небольшим мешочкам из замши, связал ремешком и пристроил вместо пояса под рубаху; подстерег момент, когда ротмистр, педант и чистюля, раздевшись догола, решил искупаться в неглубоком озерке, подкрался незамеченным и подменил содержимое двух мешочков обыкновенным песком и мелким галечником. И был таков.
Когда ротмистр хватился казака, уже стемнело, и искать в потемках беглеца, да еще в дикой нехоженой тайге не имело смысла. Только спустя сутки, нечаянно обнаружив подмену, понял Кукольников хитроумный замысел Христони, который рассудил на удивление мудро, прихватив с собой только часть золота – забери он все, ротмистр сразу же обнаружил бы пропажу, а значит, шанс замести свои следы, оторваться от неминуемого преследования у казака был мизерный.
"Кончать надо было, сразу кончать! Экий негодяй… Ну попадешься мне…" – Кукольников нащупал рукоять нагана, с которым не расставался ни на миг, крепко сжал.
Отпустило. Мысли постепенно очистились от мутной пены неприятных воспоминаний, приобрели необходимую ясность, стройность и последовательность.
"Надо уходить. Пора. Рядом фактория. По словам этого туземца, скоро туда должна прийти шхуна. Нужно не прозевать. Иначе северные ветры пригонят к берегу льды, и тогда придется ждать до весны или пробираться на Аляску через пролив. Не хотелось бы…"
Море волновалось; похоже, близилось штормовое ненастье. Олаф Свенсон, дюжий русоволосый детина, озабоченно всматривался в недалекий берег и прикидывал, как скоро шхуна укроется от непогоды в небольшом заливчике, где располагалась одна из его факторий. Он недавно сбрил бороду, повинуясь очередному своему капризу, до которых имел пристрастие, и теперь тер поминутно на удивление белую, женственную кожу щек, которые под пронизывающим насквозь ветром казались ему голыми. Длинное, с квадратным подбородком лицо Свенсона не портил даже чересчур крупный нос с чувственными, широкими ноздрями; он был красив, как древний викинг, покоритель морей и океанов, в представлении современных художников.
