А над ним из широкой небесной тверди несся светлый архангел архистратиг Михаил в сверкающих доспехах, поддерживаемый двумя мощными крыльями, и словно орел низвергался с высоты на врага. В правой его руке пылал огненный меч, и молнии сверкали из больших синих глаз, а вокруг чела развевались растрепавшиеся от бурного полета кудри. Взгляд, лицо, поза — все говорило о борьбе и целеустремленности, все дышало уничтожением, и все же как будто сияющий венец окружал могущественного архистратига, борца за свет!
— В этой обстановке картина производит совершенно другое впечатление, — сказала Герта, не отрываясь от образа. — Она кажется гораздо серьезнее и дышит большей силой. В архангеле есть что-то, внушающее ужас, так и кажется, что чувствуешь огненный дух уничтожения, исходящий от него. Боюсь только, что наши горцы не поймут его. Пожалуй, торжественное безразличие старого образа ближе их понятиям!
— Значит, вы не знаете наших альпийцев, — возразил Роденберг. — Именно эту картину они поймут скорее, чем любую другую, потому что это — их архистратиг Михаил, который в грозе и буре нисходит с гор, потрясая гибельными молниями. Это архангел не церковной легенды, а их собственных поверий. Однажды вы сочли ересью, когда я усмотрел в легенде о святом Михаиле староязыческий культ света. Теперь вы видите, что Ганс держится одного со мной мнения: в его архистратиге чувствуются черты древнегерманского бога Вотана.
— Профессор Велау обоим вам внушил эту мысль, — с упреком сказала Герта. — Он никак не может примириться с мыслью, что его сын написал настоящую икону, и хочет во что бы то ни стало усмотреть в ней что-то языческое. Словно народ видит в святом Михаиле только мстителя! Завтра, в день своего появления, он спустится с Орлиной скалы как жизнеподатель, его огненный меч взбороздит землю, и это пламя даст земле весеннюю творческую силу и жизнь. Я как раз сегодня опять слышала эту легенду!
— Ну, на сей раз он снизойдет в буре, — ответил Михаил. — Уже теперь непогода свистит на вершинах, и по всей вероятности Орлиная скала к ночи нашлет на нас одну из тех страшных весенних бурь, которых так боятся в этих краях. Я знаю приметы!
Словно в подтверждение его слов по улице с воем и ожесточением пронесся порыв ветра, который звучал уже не органными трубами, а словно дальним морским прибоем. К тому же солнце зашло за туманное облако и теперь заливало багровым светом всю церковь. Старые, выцветшие иконы на стенах, статуи святых, кресты и хоругви, все ожило какой-то странной, мистической жизнью в этом кровавом свете. Казалось, что фигуры ангелов на ступенях алтаря начали тихо помахивать крыльями, а сноп золотых лучей на запрестольном образе сменился красной полосой, поглотившей образ сатаны и яснее выявившей мощную фигуру архангела.
Наступило продолжительное молчание. Герта первая нарушила его, но ее голос звучал робко и неуверенно, когда она сказала:
— Капитан Ррденберг, у меня к вам просьба...
Он поспешно обернулся к ней:
— Вам угодно?
— Мне хотелось бы узнать истину, самую неприкрашенную истину кое о чем, связанном с одним инцидентом. Могу я узнать ее от вас?
— Если это в моей власти...
— Конечно! Вам стоит только захотеть. Дядя Штейнрюк сообщил мне, что столкновение, в которое он вмешался по моей просьбе, совершенно улажено, и я, разумеется, нисколько не сомневаюсь в правдивости его слов, но боюсь...
— Вы боитесь?
— Боюсь, что примирение было лишь притворным, кратковременным. Быть может, вам пришлось уступить парад авторитетом начальника, как Рауль подчинился авторитету главы семьи, но при следующей встрече ссора может опять возникнуть?
— С моей стороны — нет, — холодно возразил Михаил. — Так как граф Рауль в присутствии генерала взял назад свои оскорбительные слова, я получил достаточное удовлетворение.
— Рауль? Он действительно сделал это? — полунедоверчиво, полувозмущенно воскликнула Герта.
— При других условиях инцидент не мог быть улажен. Конечно, граф лишь подчинился авторитету деда, который категорически потребовал этого от него.
— И Рауль подчинился такому требованию? Невероятно!
