Он замолчал, словно увидел перед собой эту медсестру и не мог оторвать от неё глаз.
— Вот… И, значит, этот молодой доктор в эту медсестру влюбляется. А когда влюбляется — узнаёт, что её отец бывший полицейский при немцах. Отбыл наказание, отсидел ссылку и вернулся к семье. Что делать? Жениться — испортить себе анкету и биографию. Бросить её? Не получилось…
— Чем же кончилось? — поинтересовался Берёзов.
— Дочка родилась, — вздохнул врач. — Ну и… поженились. Да вы мою дочку знаете. Это она с вами в лесу была. Вера… Пионервожатой в школе работает. Весёлая история?
— И как же… ваша биография? — осторожно спросил Фёдор Кузьмич.
— Никак, — спокойно ответил врач. — Работаю.
— И долго вы с ней от людей прятались? — спросил Берёзов.
— Откуда знаете, что прятались?
— Догадался, — сказал Берёзов.
— Шесть лет. Пока отец не умер. Не любили его в посёлке. Грех на нём был большой.
— Грех? Какой? — спросил Берёзов.
— Из-за него отряд партизанский погиб.
— Какой отряд? — спросил Китин.
— Не знаю, — ответил врач. — Был тут какой-то отряд.
— Что же, он его выследил? — спросил Берёзов.
— Да нет, — сказал врач. — Случайно получилось. У них там в отряде один местный был. А у него кошка. Рыжая такая, приметная. Та кошка по весне в посёлок бегала, а отец жены её опознал. И немцам донёс. Немцы кошке на хвост и сели. Говорят, никого в живых не осталось. Не слышали про этот случай? Вы вроде тоже тут партизанили?
— Нет, — глухо сказал Китин. — Не слышали.
— Вот такие у нас были переживания, — сказал врач.
— Не жалеете? — спросил Берёзов.
— Нет, — уверенно сказал врач. — Ну что, давайте ко мне в кабинет по одному. Жду.
Белая дверь палаты мягко прикрылась за ним.
Молчали долго.
— Теперь мне всё понятно, — наконец сказал Берёзов. — Мы у фрицев под колпаком были. Они нас специально не трогали — видели, что мы посадочную полосу готовим. А как только мы зажигали сигнальные огни, они нас накрывали. Как же её звали, эту суку?
— Матильдой её звали, — прошептал Китин и заплакал. Крупные мужские слёзы катились по небритому лицу, растворяясь в седой щетине у подбородка.
— И ведь запрещено было, — прошептал Китин. — Я её пожалел, не пристрелил… Глаза у неё были жалобные… Как у ребёнка…
Фёдор Кузьмич подошёл к Китину, присел рядом, обнял его за плечи. Выговорил задумчиво:
— Может, это всё и неправда. Легенда. Чего только народ не сочинит.
— Ты думаешь? — с надеждой спросил Китин.
— Конечно, — сказал Фёдор Кузьмич. — Ты был хорошим командиром. Настоящим. Мы тебя любили. Правда, Костя?
Берёзов секунду помедлил и подтвердил:
— Правда.
— Только бы Коля не умер, — прошептал Китин. — Только бы не умер…
В дверь тихонько постучали. Потом между дверными створками возникла щель, в которую протиснулась Вера, она остановилась на пороге и улыбнулась:
— Здравствуйте!
Помолчала. Спросила:
— Что вы на меня так смотрите?
— Соскучились, — сказал Фёдор Кузьмич.
— Папа сказал, вас выпустят сегодня, я вам одежду принесла. Мы всё почистили, отутюжили, костюмы как новые… почти. В три часа будем обелиск открывать. Вы не возражаете?
— Нет… — сказал Китин. — Извините, Вера, что у вас с нами столько хлопот.
— Ну что вы! — смутилась Вера. — Это совсем не трудно…
Мужчины переглянулись. О чём они думали? О странных сюжетах, которые сочиняет судьба? Об этой девочке, которая, сама того не зная, лишила покоя стариковские ночи? О её улыбке — может быть очень похожей на улыбку того, другого человека, когда-то чуть не погубившего всех их? Кто знает…
Два часа спустя Вера снова вела их по школьным лабиринтам, напоминающим склад стройматериалов после бомбёжки. Они пробирались между кучами кирпича и строительного мусора, рискуя снова изничтожить многострадальные — и когда-то парадные — костюмы.
— Может, не надо, а? — жалобно пробасил Фёдор Кузьмич. — Может, просто подойдём к ним, и всё? А?
— Вы что?! — раздался в полутьме испуганный голос Веры. — У меня же специальный сценарий! Всё перепутается! А должно быть торжественно! Как в Москве! Чтоб они на всю жизнь запомнили! Вы же герои! Разве могут герои просто так подойти на улице?!
— Могут… — тихо сказал Китин.
