Вера рассмеялась.
— Можно я пойду с вами?
— Нет, — неожиданно строго сказал Усов.
— Почему?
Усов задумался, потом словно нехотя ответил:
— Тот камень на… минном поле лежит… Мы подходы к базе минировали… Я сам их ставил…
— Господи, ну о чём вы говорите! — рассмеялась Вера. — Мы тут грибы собирали! Разминировали всё давно! Ещё после войны! Тут много мин было: забредёт корова в лес — считай конец, нам в школе рассказывали.
— Ну, тогда пойдём, — сказал Николай Иванович.
Вера была счастлива. Улыбка — загадочная и беспредельно гордая — тут же поселилась на её лице, отчего лицо ещё больше помолодело и сделалось совсем детским.
Николай Иванович нашёл камень довольно быстро. По старой памяти, помня податливость камня, не раздумывая взялся за шершавые гранитные бока. Но сорок лет не прошло бесследно. Слабые пальцы скользнули по поверхности камня, обдирая кожу. Вера бросилась помогать, так, вдвоём, они обняли камень, напряглись из последних сил — и это усилие, отчаянное, исступлённое — снова потревожило больное сердце, сердце сжалось, отозвалось болью, Николай Иванович побледнел и обмяк, ударившись лицом о камень. Левая рука поползла к карману, вынула металлическую капсулу с нитроглицерином, но отвернуть крышку Николай Иванович не успел. Нелепо, совсем по-неживому извернувшись, тело его застыло на холодном камне, и равнодушный камень стал отбирать у него последние крохи тепла…
Вера увлеклась борьбой с камнем, и оттого перемены, произошедшей с Усовым, не заметила. Только тогда, когда он соскользнул с камня от её нечаянного толчка, соскользнул и опрокинулся лицом вверх, — только тогда до её сознания дошло, что случилось.
— Николай Иванович, миленький, что с вами, вам нехорошо, да? Отпустите руку, ну, пожалуйста, сейчас я вам таблеточку дам, ну я же так не могу, вы сильнее меня, отпустите пальчики, вот молодец…
Она как будто не могла поверить тому, что показывали ей глаза — бывают такие состояния, когда не можешь верить, потому что не хочешь верить. И оттого Вера повторяла эти нелепые слова, словно они могли что-то изменить или чем-то помочь…
Она всё-таки сумела вложить ему в рот таблетку. Николай Иванович как будто пришёл в себя, веки его полуоткрылись и он чуть слышно прошептал:
— …Осторожно… мины…
— Какие мины, — всхлипнула Вера, — что вы такое говорите, я же вам рассказывала, мы тут ягоды собирали…
— А это и называется счастьем… — прошептал Усов. — Счастье — замечательная вещь… Видишь… все мины унесли, а одна осталась… Ждала меня столько лет… Сам поставил… Хорошо поставил. Надёжно…
— Николай Иванович, родненький, успокойтесь, сейчас всё пройдёт. Нет здесь никаких мин, нет…
— Ничего не пройдёт, — прошептал Николай Иванович. — Ничего не проходит… Просто ты её не видишь, эту мину… И никто её не видит. А я вижу… Оттого и подорвался…
Лес молчал. Застывшая папоротниковая поляна напоминала уголок ботанического сада. Монотонно и звонко подавала свой голос кукушка — словно в насмешку предвещая бесконечную жизнь.
— Эй, — прошептала Вера. — Идите все сюда… Почему никто не приходит… так долго.
Голос вдруг отказал ей. Она хотела крикнуть — громко, истошно, — и не могла.
Лес — знакомый, обыкновенный лес её детства — лес, в котором собирают грибы и ставят палатки во время пионерских походов, этот самый лес вдруг показался ей чужим и страшным. Он таил опасность, его вольное, живописное пространство стало ловушкой, которая могла погубить всех. Это было глупо! Неожиданно! Незаслужен но! Всё так ладно и весело начиналось: оркестр, цветы, живой костёр из алых галстуков… Вера ждала праздника, она жила им, готовилась к нему долгие зимние месяцы, она ни на секунду не сомневалась, что всё будет именно так: цветы, улыбки, солнце — что же за праздник без солнца?
И вдруг — это мгновение. Всё изменившее, всё опрокинувшее. Вера ещё не могла себе этого объяснить, душа ещё не рождала нужных слов, да и мыслей не было других, кроме одной «что же делать?» Но уже появилось смутное, необъяснимое ощущение, что с этого дня жизнь её стала иной. Что-то пришло. А что-то исчезло в прошлом. Навсегда.
— Они нас найти не смогут… Я пойду за ними…
