Его захватили, когда он потерял сознание. Было темно. Он лежал на еловых ветках, укрытый теплым плащом. Наверху в кронах деревьев гудел ветер. Горел костер, весело трещали поленья, рассыпая алые искры, скрипел снег под ногами часовых, слышалось бряцание автоматов. Он повернул голову — вокруг костра сидели немцы. Впрочем, он догадался, даже не глядя, только услышав их речь. Он попал в плен.
— Как вы себя чувствуете? — его спросили по-английски.
Женский голос, чуть надломленный, певучий. Он приподнялся. Она стояла на коленях рядом с его ложем и складывала бинты после перевязки.
— Вам лучше?
Он потрогал повязку на голове. Отбросив длинные волосы, слипшиеся от снега, она посмотрела на него. И он почувствовал, как сердце заколотилось от волнения. Этот взгляд он узнал бы из тысячи.
— Я видел картины Генри Мэгона в Академии художеств в Лондоне, — проговорил, едва переведя дух. — Я там учился. Пытался их копировать, но у меня ничего не вышло. Вы знали его?
— Больше того, — уголки ее губ дрогнули, — он был моим мужем. И отцом моего сына.
— Так это вы…
Она опустила голову. Потом спросила, ее голос прозвучал глубже.
— Так вы художник?
— Да, я закончил Академию в тридцать восьмом. Все это время я думал, что вас не существует на самом деле.
— Я тоже, бывало, думала, что не существую. Но память о Генри помогала мне жить.
— Но вы же… как же вы оказались… — он осекся, не зная, как выразиться.
— Среди немцев? — закончила она вместо него. — Наверное, для того, чтобы вы убедились, капитан, — Генри Мэгон меня не выдумал. Я была и есть. И нам суждено было встретиться. Вот поешьте, — она пододвинула ему дымящийся котелок. Второй рядом безнадежно остывал на ночном морозе. — Не бойтесь, вас не убьют, — она протянула руку, тонкие пальцы Моны Ванны прикоснулись к его обросшему щетиной лицу.
— Я не боюсь, — преодолевая слабость, он взял ее руку, поднес к губам. — Теперь мне не страшно умирать.
— Не говорите так. Ешьте. Вам нужны силы.
Он вынул из кармана рисунок и протянул ей.
— Я видел вас сегодня. Хотел нарисовать. Но не успел закончить. Возьмите, на память.
Она взяла рисунок, взглянула, на нем запеклись капли крови. Потом вернула ему.
— Нет, нет. Вы закончите, еще будет время, я уверена. Вот вам карандаш. Я так хочу.
Подошел офицер в немецкой форме. Маренн повернулась.
— Фрау, — произнес он, — господин оберштурмбаннфюрер просит срочно подойти к нему.
— Сейчас иду, Фриц, — кивнула она. И поднялась.
Сидя у костра, Скорцени рубил жареное мясо ножом с зигзагом SS на рукоятке. Рядом на снегу расположился Айстофель, терпеливо дожидаясь своего куска. Когда она подошла, Отто взглянул на нее мрачно.
— Я знаю, чего ты хочешь, — начал без вступления. — Чтобы мы сохранили ему жизнь. Но это невозможно. Мы убиваем даже собственных раненых, чтобы они не стесняли нас.
— Он нас не стеснит. Я сама отвезу его на джипе в американское расположение. Меня никто не заподозрит, медсестра — и медсестра. Сдам в госпиталь.
Скорцени смотрел перед собой, протыкая ножом снег. Он знал, что должен отказать, и понимал, что не сможет. Не сможет расстрелять этого англичанина у нее на глазах, после того, как она попросила сохранить ему жизнь. Он уже один раз сделал так, в сорок первом под Москвой, и это едва не разрушило их отношения. Нет, повторить подобное невозможно. Все и так держится на волоске. Английскому сэру повезло.
— Вот что, — он поднял голову и взглянул ей в лицо, она затаила дыхание. — Одна ты его не повезешь, с тобой поедет Раух, — он кивнул адъютанту. — Ни о каком госпитале не может быть и речи. Оставите в расположении и — все, никакого риска. Так, чтобы его быстро нашли. Думаю, он будет молчать. Иначе ему придется объяснить, как случилось так, что он попал к диверсантам, а его оставили в живых. Контрразведка с живого с него не слезет. Так что придумает что-нибудь более правдоподобное. Мы будем ждать вас в квадрате Ф, — он показал на карту. — Ясно, Раух?
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.
Когда она вернулась к Джеймсу, тот протянул ей рисунок.
— Вот, я закончил, возьмите.
— Что это? — Скорцени подошел следом за Маренн и сразу заметил, что она держит в руке. — Еще один шедевр для Национальной галереи с твоим изображением? Англия неравнодушна к тебе, прямо скажем.
