Рядом другой Гривс лежал мертвый с наколкой «Джим любит Нэнси» на руке, обнимающей сержанта, а его худенькая мать в бигуди, накрученных на жидкие седые волосы, равномерно делала приседания с гантелями в руках.
Гривсу стало страшно.
Гривс встряхнул головой, стараясь избавиться от лезущей чертовщины, и увидел, что находится перед знакомым ему полинезийским баром, совершенно неизменившимся.
Из бара вышел рослый моряк, обнимая девчонку и шикарно подметая асфальт клешами.
— Билл! — закричал Гривс, бросаясь к нему.
— Вы, кажется, перехватили, сэр! — добродушно сказал моряк.
Гривс зашел в бар, охваченный каким-то странным предчувствием.
Деревянные идолы со скрещенными на груди руками равнодушно взглянули на него, не узнавая.
У стойки бара Гривс увидел на металлическом полукружье маленькую ногу с серебряной цепочкой. Правда, не было родинки, но на лице шевелились и вздрагивали такие же огромные глаза. В черных волосах так же пронзительно белел тропический цветок.
— Здравствуй… — подошел Гривс к девушке. — Ты ждала меня?
— Да, сэр, — ответила она.
— Ты совершенно не изменилась, — сказал Гривс. — А ведь прошло двадцать пять лет. Только куда ты спрятала свою родинку?
Девушка привыкла ко всему и ничему не удивлялась.
— Ты спрятала ее до моего возвращения? — ласково улыбнулся Гривс. — А потом ты достанешь ее и положишь на прежнее место. Хорошо?
— Да, сэр.
— Пойдем отсюда, — сказал Гривс, беря ее за руку. — Тот пароход все еще ждет нас. Хорошо?
— Да, сэр, — покорно ответила девушка.
— Сними, пожалуйста, туфли, — сказал Гривс, когда они пришли на пустынный ночной пляж. — Я хочу, чтобы все было как тогда.
— Может быть, мы лучше пойдем в отель, сэр? Здесь бывает полиция, — сказала девушка.
— Нет, нет! Здесь лучше. Разве ты не помнишь? — счастливо улыбаясь, сказал Гривс. — Почему же ты не снимаешь туфли?
Девушка сняла туфли, и серебряная цепочка на щиколотке то ныряла в песок, то выныривала из него, поблескивая в лунном свете. Рядом вздыхал и ворочался океан, пересыпанный звездами. Вдали медленно плыл, словно хрустальный башмачок, крошечный светящийся пароход.
Они легли на песок около сваленных в кучу облупленных серф-бордов — досок для балансирования на воде.
— Когда мы были здесь первый раз, еще не придумали серф-бордов, — сказал Гривс.
«Черт его знает, может быть, я действительно с ним когда-то здесь была, — подумала девушка. — Но мне кажется, что серф-борды были всегда».
Однако она ответила:
— Да, сэр, тогда еще не было серф-бордов. — Исходя из своего опыта, она знала, что мужчинам лучше всего поддакивать. Особенно пьяным.
— Ты любишь меня? — спросил Гривс.
— Да, — ответила она.
Белая полоска зубов внутри ее чуть вывороченных губ медленно растворилась навстречу ему, и все вокруг исчезло, кроме теплой глубины ее рта и огромных глаз, казалось, растекшихся по всему ее лицу.
Потом Гривс держал ее руку в своей и невнятно говорил:
— Я тебя любил всю жизнь, понимаешь? Я простил, что ты обманула меня: ведь у тебя были мать и сестры, и их надо было кормить. Но сейчас ты возьмешь у меня денег, чтобы тебе не надо было обманывать меня снова. — Гривс вытащил толстую пачку долларов и стал запихивать ей в сумочку дрожащими руками.
Девушка испугалась. Она никогда не видела столько денег.
«Черт его знает, что за этим кроется! — мелькнуло в ее голове. — Мэри однажды накололась на фальшивомонетчика. А может быть, он из полиции?»
— Нет, нет, сэр… Мне не надо денег! — торопливо сказала она, вставая.
— Возьми, — просил Гривс.
— Нет, нет! — мотала она головой, пятясь.
— Но ты не уйдешь от меня? — хватал Гривс ее за руки.
— Я должна идти, сэр, — пыталась высвободиться девушка.
— Я провожу тебя, — не отставал Гривс.
— Не надо, сэр, — отстраняла его девушка, продолжая пятиться.
— Я тебя увижу завтра? Хочешь в восемь часов здесь, на пляже? И ты принесешь с собой родинку? Хорошо?
— Да, сэр… — сказала она, чтобы хоть как-нибудь отделаться от этого странного человека.
— А потом мы с тобой уедем, обязательно уедем. Куда-нибудь. Я разведусь и женюсь на тебе. Я хочу тебя рисовать. Быть может, я не совсем разучился. Мы не станем с тобой расставаться всю жизнь. Конечно, я постарел за эти двадцать пять лет, а ты осталась такой же, как и была, и тебе будет трудно со мной, но ты только люби меня, и я тоже тогда снова буду молодым… — задыхаясь, бессвязно бормотал Гривс.
