— Не оставили, а спрятали! И не в своей лаборатории, а в другой комнате… Этот нитроглицерин предназначался для тех участников заговора, которые еще находятся на свободе. Они должны повторить покушение на государя!
— Никакого повторения мы не собирались делать…
— Вы лжете, Ульянов! Нагло лжете… Вы запутываете следствие. Вы отказываетесь назвать имена еще не выявленных участников заговора. Учтите: это найдет отражение в вашем приговоре и в судьбе вашей семьи.
— Я никого не запутываю, господин прокурор.
— Значит, за спрятанным вами нитроглицерином никто не должен был прийти?
— Никто.
— В таком случае, кому же предназначалась оставленная вами в доме Ананьиной, с разрешения хозяйки, разумеется, столь тщательно и квалифицированно подобранная химическая лаборатория? Господин ротмистр, соблаговолите прочитать протокол обыска в доме Ананьиной в Парголове.
— С удовольствием. Так, так… Гм, гм… Ага, вот! «…А также обнаружены и приобщены к делу следующие химические приборы и реактивы: четыре банки из-под азотной кислоты, два стеклянных градуированных цилиндра, два термометра, три фарфоровые вытяжные чашки, четыре стеклянных колпака, полторы бутылки серной кислоты, пакет магнезии, один ареометр, две лампочки, хлористый кальций, несколько железных треножников, три десятка тонких стеклянных трубок, пробирки, колбы, щипцы, пинцеты, медицинские весы, резиновые перчатки…» Одним словом, целый арсенал. Вполне хватило бы еще на добрую дюжину покушений.
— Ну, что вы теперь скажете, Ульянов? Кому в наследство оставляли вы этот динамитный завод?
2
Химическая лаборатория… Динамитный завод… Вытяжные чашки, ареометр, хлористый кальций, колбы, пинцеты, медицинские весы, резиновые перчатки…
Саша сделал несколько шагов по камере. С каким злым наслаждением читал ротмистр протокол допроса… Они обязательно, непременно хотят увеличить степень виновности Ананьиной и Новорусского. Целый день они расспрашивали его только о Парголове… Но так ничего и не добились. Значит, следующий допрос опять будет о Парголове, снова начнут прокурор и ротмистр задавать вопросы о серной кислоте, нитроглицерине, о химических опытах на даче Ананьиной.
Химия. Могучая, всепроникающая наука. Энциклопедия естествознания. Весь окружающий человека материальный мир пронизан химическими закономерностями. Путеводная нить химии связывает воедино, в одну общую систему все естественные знания.
В памяти возникла голова Менделеева. Огромная, поражающая своими размерами. Высокий, бледный выпуклый лоб. Циклопическая лобная кость гения. И копна золотистых волос до плеч… Волосы сверкают, переливаются (это когда в седьмой, любимой менделеевской аудитории в университете падают из окна лучи солнца), и кажется, что это вспыхивают и сверкают ряды гениальной Периодической системы.
Да, Менделеев всегда читал страстно, порывисто, самозабвенно. От него исходил к слушателям некий гипнотический заряд. Дмитрий Иванович каждый раз как бы заново открывал перед слушателями закономерности рождения своих великих химических обобщений.
В такие минуты напряженная тишина наступала в седьмой аудитории. Никто не писал, не конспектировал лекцию, все с жадным, безмолвным, восторженным обожанием следили, как возле грифельной доски, нетерпеливо стуча мелом, встряхивая то и дело огромной копной золотистых волос, щедро раздаривал слушателям сокровища своего интеллекта один из крупнейших представителей мировой науки. Лучи солнца, косо падающие из окна, рождали над головой стоящего около грифельной доски человека золотистый нимб… И для всех них, его студентов и слушателей, он был в такие мгновения действительно «богом» — могущественным творцом нового знания, нового мира, новых законов, по которым существует и развивается жизнь.
Почти всегда лекции Менделеева оканчивались взрывом аплодисментов. Дмитрий Иванович в знак протеста поднимал руки, требовал тишины, но восторженные студенты, не слушая его, бешено аплодировали, и профессор Менделеев, поклонившись аудитории, смущенный и растерянный, выходил из зала.
Следующую лекцию он обычно начинал с того, что в очень строгих выражениях просил не устраивать больше подобных оваций; студенты давали любимому профессору обещание, но в конце занятий, захваченные гениальными менделеевскими выводами, снова начинали громко аплодировать…
