Апрель! Апрель! - страница 30
Толстая, темноволосая и энергичная, она стоит у доски и щебечет на разные лады, предлагая ученикам сделать так же, и все стараются подражать ей. Кроме Магнуса. Он после полученного выговора всецело занят уборкой в парте. И внезапно находит любовное письмо, которое до сих пор никем не получено!
— Гляди! — говорит он, показывая его Самюэлю Элиасу, когда кончается КЧ. — Ты забыл подписаться вот здесь!
Он показывает на чистое место внизу, и Самюэль Элиас, не задумываясь, быстро пишет свое имя. Голова его полна других мыслей, только поспевай в них разбираться, и все они такие плюшевые, теплые! А вот мысли, которые таятся в голове у Магнуса, пожалуй, не такие плюшевые… В самом деле, какие они?
Самюэль Элиас вправе задать себе этот вопрос, потому что не успел он подписать любовное письмо, как Магнус, сорвавшись с места, подбегает к Тюлле и кричит:
— Это тебе от Самюэля Элиаса!
Самюэль Элиас с ужасом пытается вспомнить, о чем говорится в этом письме… Вспомнил! Там говорится, что он сойдет с ума и будет целоваться в подъезде в семь часов вечера!
— Нет! — кричит он, однако уже поздно.
Тюлле уже прочла записку. Поднимает глаза и кивает. Кажется, даже улыбается!
Весь долгий день Самюэль Элиас ходит, думая со страхом о том, что его ждет, и не зная, как быть. Под вечер он встречает Хокана Ульссона и спешит спросить его:
— Если человек написал что-то в любовном письме, он обязательно должен это выполнить?
Хокан Ульссон смотрит на него, покручивая свои усики, и делает серьезный вид. Этот человек разбирается в таких вопросах! Он рассказывает Самюэлю Элиасу, что накопил целую пачку любовных писем от Чудесной Гуниллы и носит их возле сердца. Никогда не расстается с ними, и пачка так распухла, что скоро придется завести для нее портфель, пытается он острить, да только в этом деле Хокан Ульссон никогда не был мастером.
— Ладно смеяться-то! — говорит ему Самюэль Элиас.
Хокан Ульссон перестает изображать шута, но все-таки спрашивает:
— А что, разве нельзя?
— Нельзя, ты должен всегда быть серьезным! — решает Самюэль Элиас.
— Интересно, почему это я должен быть серьезным? Если я только что выяснил, что вся жизнь — игра! А ты не знал об этом, Самюэль Элиас?
— Не знал, — честно признается Самюэль Элиас.
— Ну да, об этом мало кто догадывается! Разве что некоторые дети…
— Я таких не знаю! — перебивает Самюэль Элиас, глядя на часы, стрелки которых неумолимо приближаются к семи!
Снова и снова Самюэль Элиас смотрит на часы, и без пяти семь он стоит на условленном месте!
Ровно без пяти семь он жмется к стене в подъезде, а Тюлле жмется к лестнице и с любопытством смотрит на него, ожидая, когда будет семь часов и Самюэль Элиас начнет сходить с ума!
— В кого же это ты так влюблен? — спрашивает она, пока они ждут.
Самюэль Элиас переминается с ноги на ногу.
— Может быть, в одну девочку? — подсказывает она и принимается выяснять, не живет ли случайно эта девочка на той же улице, что сама Тюлле? И какие у нее волосы? Может быть, кудрявые?
Она пытается даже задавать вопросы по-английски, потом вдруг восклицает:
— Семь часов!
Самюэль Элиас ошалело отрывается от стены и приближается к Тюлле, так что носки их ботинок касаются друг друга. Ему жутко страшно и в то же время жутко радостно!
— Что, будешь целоваться? — шепчет она.
— Ага!
Он наклоняется к ней, но она отворачивает голову в сторону. Он поворачивается следом, но она снова быстро отворачивается. И продолжает все время крутить головой.
В конце концов ему удается коснуться губами ее волос. Стоит, уткнувшись носом в ее кудри, и гадает, сколько должен длиться поцелуй? Пять секунд? Десять? Пятнадцать? Но Тюлле уже кричит:
— Все!
Все так все.
— Твои волосы совсем как сетка, которой я рыбу ловлю! Когда она запутывается, как это было прошлым летом! — говорит он, пятясь назад.
Тюлле отвечает что-то по-английски, но ведь ни она, ни он еще не знают этого языка! А потому никто из них не понимает, что она хотела сказать.
— Слушай, что ты такое сказала? — озадаченно спрашивает Самюэль Элиас.
— Откуда мне знать, — вздыхает она.
— А все-таки?
— Что ты взаправду спятил! — предполагает Тюлле, вспоминает вдруг, что выбросила на него двадцать пять эре, и недовольно произносит: — Разве можно держать полоумного раба?
