То, что пресса время от времени не соглашается с правительством, точнее, с некоторыми аспектами правительственной политики, действительно верно. Но каждый раз в этих случаях речь идет о частностях, об отдельных фактах, а не о существе. Пресса и правительство в США являются в конечном итоге союзниками, и, хотя союз сей не скреплен никакими формальностями, от этого он нисколько не ослабевает, особенно в периоды наиболее серьезного социального брожения. Вспомним хотя бы войну во Вьетнаме. Тогда «большая пресса» не вымолвила и слова осуждения по поводу военной интервенции США во Вьетнаме, аморальности действий американцев против вьетнамских патриотов, боровшихся за освобождение своей страны. В лучшем случае указывалось на бессмысленность гигантских затрат на войну, ее дороговизну и бесцельность, на то, что она может привести к расколу Америки.
Позднее в статьях и корреспонденциях о гонке вооружений и ядерной стратегии администрации США содержалась какая угодно информация: самая подробная раскладка стоимости каждой новой системы оружия и уязвимости межконтинентальных баллистических ракет, технические данные «трайдентов» и MX, сценарии возможного обмена ядерными ударами в «ограниченной войне», возможности «потенциала первого удара» и милитаризация космоса. Но не найти в ней было главного — осуждения аморальности ядерной войны. «Большая пресса», стряхнув с себя «послевьетнамский синдром», снова заступила на вахту при Пентагоне, а в передачах радио- и телекомпаний все чаще замелькали рекламы фирм военно–промышленного комплекса.
«Правительство США полностью контролирует средства массовой информации». Думается, это не совсем точная формула. Конечно, у правительства есть достаточно мощные рычаги оказания влияния на содержание той или иной публикации или телепередачи: пресс–конференции, официальные брифинги и конфиденциальные беседы, наконец, хитроумно пускаемые «утечки» информации через надежные связи в прессе. Контроль со стороны правительства есть, но он в значительной мере носит взаимный характер, как в той компании, где никто друг другу не доверяет. Да и контролем это можно назвать весьма условно: зачем он, если сложилась такая общность классовых интересов, которая действует безотказно и не менее эффективно, чем любая регламентация.
Нужен ли правительственный надзор, если, например, только пять нью–йоркских банков владеют контрольными пакетами акций в трех ведущих радиотелевизионных компаниях и являются влиятельными акционерами «Нью–Йорк тайме» и «Тайм». В свою очередь сами радиотелевизионные корпорации владеют контрольными пакетами акций издательств, кинокомпаний и компаний грамзаписи. Система работает словно живой организм с присущим ему инстинктом самосохранения. И попробуйте при этом протащить в эфир или на газетную полосу инакомыслие, затрагивающее такие нервные центры, как прибыль и распределение доходов, подлинные причины инфляции, безработицы и экономического спада. Подобное «вольнодумство» пропустят лишь в том случае, если его можно подать в качестве пикантного развлечения, а потом использовать опять–таки для укрепления мифа об «объективности» прессы и ее «независимости».
Не случайно печать называют в Америке «четвертой властью», наряду с исполнительной, законодательной и судебной. Ее первоочередная государственная функция — обеспечить в условиях «информационного взрыва» единомыслие в понимании национальных интересов Соединенных Штатов так, как их трактует военно–промышленный комплекс, того главного, без чего система работать не может. А одновременно тщательно скрыть, что столь священные национальные интересы почему–то всегда совпадают с финансовыми интересами крупного бизнеса.
Вот она — «свобода печати», оборачивающаяся на деле свободой крупных собственников создавать и настраивать общественное мнение в пользу буржуазии и к ее выгоде. Но об этом, конечно, вслух ничего не говорится.
