Теоретические споры между марксистами и народниками о путях развития России завершились полным разгромом народников. В стране бурными темпами развивался капитализм, численно рос рабочий класс. Обострялись противоречия между трудом и капиталом. На усиление капиталистической эксплуатации трудящиеся отвечали сплочением своих сил и организованными выступлениями. 1895 год знаменовал начало массового пролетарского движения в России. Созданный В. И. Лениным «Петербургский союз борьбы за освобождение рабочего класса» возглавил борьбу русского пролетариата с царизмом и буржуазией. С этого времени освободительное движение в стране идет под знаменем социалистических идей.
Характеризуя эту эпоху, Ленин писал: «Пролетарская
борьба захватывала новые слои рабочих и распространялась по всей России, влияя в то же время и на оживление демократического духа в студенчестве и в других слоях населения»>1.
Это «оживление демократического духа» среди непролетарских слоев населения России конца XIX — начала XX вв. нашло свое отражение в прозе и драматургии Чехова.
Видное место в творчестве Чехова этого периода занимает тема капитализма и положения трудящихся. Еще в рассказе «Бабье царство», напечатанном в 1894 году, Чехов писал о тяжелых условиях жизни и быта рабочих крупной капиталистической фабрики. Без прикрас, реалистически точно писатель рассказал о том, что «рабочие в бараках живут хуже арестантов», что материальное и правовое положение их не только не улучшается, а, наоборот, «с каждым годом становится все хуже и хуже» (VIII, 298). Те крошечные подаяния, которые делает рабочим владелица фабрики, — «миллионерша, эксплуата-торша» — нисколько не скрашивают общей картины нищеты и отвратительных жилищно-бытовых условий жизни рабочих.
Хищническую сущность русской буржуазии Чехов разоблачил в повести «Три года» (1895), которая вскрыла губительное влияние капитала на человеческую личность, правдиво изображала тяжелый труд и бедственное положение рабочих. На судьбе богатого купеческого рода Лаптевых раскрывается глубоко верная мысль о нравственном вырождении буржуазии.
ее распаде и разложении, об исторической неизбежности гибели общества, основанного на власти денег и угнетении народных масс.
Хотя в обоих произведениях образы рабочих являются эпизодическими, но Чехов очень хорошо дает почувствовать духовную красоту людей физического труда, их спокойную уверенность в своем внутреннем превосходстве над теми, кто до времени командует ими. Чехов заставляет героиню «Бабьего царства», владелицу фабрики, произнести слова о том, что рабочие — умнейшие, «необыкновенные люди».
Но эти люди осуждены на подневольный, рабский труд, более тяжелый, чем труд крепостных рабов. В повести «Моя жизнь» (1896) Чехов прямо говорит, что в пореформенную, буржуазную эпоху значительно усовершенствовались формы эксплуатации трудящихся, но целиком сохранилась сущность ее. «Крепостного права нет, — пишет Чехов, — зато растет капитализм. И в самый разгар освободительных идей, так же, как во времена Батыя, большинство кормит, одевает и защищает меньшинство, оставаясь само голодным, раздетым и беззащитным. Такой порядок прекрасно уживается с какими угодно веяниями и течениями, потому что искусство порабощения тоже культивируется постепенно. Мы уже не дерем на конюшне наших лакеев, но мы придаем рабству утонченные формы, по крайней мере, умеем находить для него оправдание в каждом отдельном случае» (IX, 132).
Повесть «Моя жизнь» давала полное представление о возмутительном грабеже и эксплуатации рабочих со стороны предпринимателей, которые не хотели знать ни о каких правах рабочего, видя в нем только рабочую скотину. Заработанные потом и кровью деньги рабочим нередко приходилось «выпрашивать как милостыню, стоя у черного крыльца без шапок». Рабочих обманывали, обсчитывали, подвергали штрафам, унижали на каждом шагу, оскорбляли и обращались с ними крайне грубо. «В лавках нам, рабочим, сбывали тухлое мясо, леглую муку и спитой чай; в церкви нас толкала полиция, в больницах нас обирали фельдшера и сиделки, и, если мы по бедности не давали им взяток, то нас в отместку кормили из грязной посуды; на почте самый маленький чиновник считал себя вправе обращаться с нами, как с животными...» (IX, 135).
