Он редко садился на табурет, а больше мерил камеру шагами, сутулый, обросший человек с воспаленными от бессонницы глазами. Прислушиваясь к каждому звуку, раздававшемуся в коридоре гауптвахты, он замирал, напрягая слух и зрение. Узкая дверь в черных трещинах завораживала его. А когда она, скрипя, уползала в коридор, дыхание его останавливалось, словно шершавая петля захлестывала горло.
Никто точно бы не угадал, сколько ему сегодня лет, но по документам он числился 1916 года рождения. Значит, ему пошел двадцать восьмой год. Девять лет он проработал шофером. Образование — неполное среднее, холост. Беспартийный. Уроженец города Читы. Фамилия Дешин. Звать Николай. И отца Николаем звали.
Каиров заметил все: и испуг, и смятение, и облегчение, которое, как дыхание жизни, коснулось щек, глаз Дешина, уголков его рта, когда он увидел, что часовой остался за дверью, а в камеру вошел немолодой слесарь в промасленном комбинезоне и с сумкой, откуда торчал большой разводной ключ.
— Здорово, сынок! — приветливо сказал Каиров и, схватившись рукой за поясницу, сморщился. — У, черт, кости ломит! Можно? — Он кивком показал на табуретку.
— Валяй, отец! — грубовато, но уже как-то тоскливо сказал Дешин.
Каиров, кряхтя, добрался до табурета. Полез за папиросами. Не вынимая пачки из кармана, достал одну папироску. Потом в руках у него оказалось кресало. Оно было сделано из напильника. И концы кресала закруглялись, как колеса. Кремень, на который Каиров положил фитиль, голубел узкими изломанными прожилками. Он хорошо давал искры. Они веером разлетались в разные стороны. В камере приятно запахло огоньком.
— Не найдется закурить, отец?
Каиров прокашлялся. Нехотя, явно скупясь, ответил:
— Поищем.
— Да ты не жмись. Шестой день без курева. Уши опухли.
— Зарос-то как! Давно сидишь, что ли?
— Не спрашивай, — прикурив, ответил Дешин.
— Давно. Значит, скоро отпустят.
— Почему так думаешь? — быстро и настороженно спросил Дешин.
— Теперь долго не держат. Смысла нет. Воевать надо.
— Я хоть сейчас на фронт! — Дешин схватил себя за грудь: — Я фашистов!.. Я их, гадов!.. Да боюсь, не пошлют. Вышку мне, отец, приляпали.
— Не шути.
— Правду говорю. — Дешин произнес эти слова тихо и спокойно. Подошел к стене. Прислонился единой: — Вот и сижу, как в мышеловке. Дожидаюсь.
Каиров сокрушенно сказал:
— Выходит дело, каждую минуту тебя могут того? — и показал пальцами вверх.
— На помилование подал. Откажут, значит, того...
— Трудно ждать?
— Ой как трудно! — Дешин закрыл глаза. — Лучше бы пулю в лоб. Сразу. Чтобы не думать. Сыграть в ящик не страшно. Страшно думать об этом.
— Может, оно там спокойнее.
— А на хрена мне покой нужен, если земля останется, а меня не будет! Это же все... Больше не закуришь, девку не обнимешь. Песню не услышишь...
— Ох! — Каиров, покряхтывая, вынул из сумки разводной ключ, присел на корточки возле батареи парового отопления. Хмуро и укоризненно посмотрел на Детина: — Натворил ты, видать, малый, дел нехороших, раз по такой строгости к тебе подошли.
— Офицера задавил, — моргнул Дешин короткими ресницами. И тоска была в его голосе. И страх.
— Шофер... — Каиров осуждающе покачал головой: — Водить машину не умеешь — ходи пешком.
— Я?! Ты не мели глупостей, отец! Я девять лет за баранку держался, — Теперь в голосе звучала только обида. Нет, пожалуй, не одна обида, но и раздражение.
— Он к тебе сам под колеса бросился?
— Не должен бы... — засомневался Дешин. — Баба у него здесь красивая. Сам майор. При деньгах.
— Знакомый?
Дешин неопределенно пожал плечами, будто и не знал, что ответить на этот вопрос.
— Знакомым не назовешь. Офицер из штаба. Иногда на машине его подбрасывал. У нашего брата шофера таких знакомых гарнизон. Дай еще закурить!
