— Не ошиблись. А вот титул ваш немножко устарел. — Устарел, говорите? Значит, верно, что Красная Армия взяла Берлин и что рейх и фюрер уже не существуют?
— С мая этого года действительно не существуют. Вам это не было известно?
— С ноября прошлого года и до самых последних дней я не имел связи с внешним миром.
— У вас не было радиостанции?
— Я ее уничтожил. Это было необходимо. Мой первый помощник, отчаявшись в возвращении германской армии, изменил Германии и вступил по радио в сношение с Западом. Это было, когда вы заняли Будапешт. Я приказал его казнить и радиста тоже и уничтожить радиопередатчик, но по ошибке повредили приемник.
— Печальное событие.
— Оно было совершенно необходимо. Так, значит, фюрер погиб?
— Покончил самоубийством.
— А наша партия национал-социалистов?
— Распущена.
— А Геринг, фон Риббентроп, Кальтенбруннер, фельдмаршал Кейтль?
— Преданы суду Международного трибунала, и я надеюсь, что они получат по заслугам.
— Да? Вот этого Абаза мне не сказал.
— Кто это Абаза? Тот самый шпион, которого вы здесь укрываете?
— Да... Которого вы ищете и которого я решил выдать вам.
— Ага! Так вот почему вы и открыли вход?
— Да, поэтому. И еще потому, что хотел узнать от вас, что произошло на свете за долгое время моего уединения. Впрочем, вы ведь все равно бы проникли сюда.
— Разумеется, проникли бы.
— Хотя одного движения моей слабой руки, одного только ее пальца, — Римше поднял сухую, как у скелета, кисть. — было бы достаточно, чтобы тысяча тони динамита превратила в мусор эту скалу вместе с рудником, заводом и всеми ее обитателями.
— Почему же вы не взорвали?
— Я уже сказал: чтобы выдать вам Абазу.
— Тем самым получить возможность помилования? Не правда ли? Тактика ваша понятна.
Римше промолчал.
— Мы имеем сведения, — сказал Краевский, — что поезд, на котором эвакуировался ваш объект, был взорван партизанами и вся команда погибла. Оказывается, это не так?
Сморщенное лицо Римше исказилось улыбкой:
— Это была военная хитрость. Мой вагон был почти пуст. Там погибли только второстепенные работники. Я остался здесь по приказу фюрера, чтобы открыть вход, когда вернутся наши, через несколько недель...
— А прожили больше года.
— Увы. да! Больше года... Со мной здесь оставались только мой сын Фридрих, мой старший помощник, металлург, радист, врач и повар. Всего семь человек.
— Не считая Отто Хиссингера и инженера Пасько,— поправил его Рожков.
— О да! Не считая их. конечно... Я про них совсем позабыл.— согласился Римше, нимало не смущаясь. — Но теперь я совсем один.
— Судьба вашего помощника и радиста нам известна. Куда же девались остальные?
— Инженер-металлург и врач не обнаружили подобающей арийцам твердости духа. Они осмелились требовать, чтобы я выпустил их наружу. Это подрывало воинскую дисциплину. Я должен был их устранить.
— Иными словами — убить?
— Я направил их в сейф для хранения денег и автоматически запер за ними дверь. Поступить иначе я не мог: они могли бежать.
— Через тайный ход, что скрыт за этой статуей? — Рожков указал на бронзового гиганта.
— О нет! Здесь, за этой фигурой, нет выхода. Мы не успели его достроить.
— Так. Поверим на сей раз... А сын ваш где? Тоже очутился в сейфе?
— О нет! Мой Фридрих поступил, как истинный германец. Он знал, что ко мне бесполезно обращаться с подобной просьбой, и покончил с собой.
— На сей раз что-то не верится, — заметил Рожков.
Я слушал скрипучий голос фашиста, глядел на его полумертвое старческое и все-таки надменное лицо, на его тощую, трясущуюся шею с острым кадыком, и сердце мое холодело от ужаса. Нет, это не человек! Это даже не зверь! Это безумец, выродок, чудовище, машина, лишенная всех человеческих чувств, усовершенствованный автомат — все, что хотите, но только не человек.
— А где же ваш повар? — спросил кто-то.
— Карл умер месяц тому назад от тяжелых условий жизни под землей и дурного воздуха. Он оставался мне верен до последних дней. Без него мне трудно обходиться. Мое здоровье тоже несколько расстроилось, хотя кабинет этот отлично изолирован и имеет специальную вентиляцию.
— Так почему же вы не поселили его у себя, в этом кабинете? — не удержался я. — Он тогда остался бы жив!
