— А вы про мать его ничего не знаете? — спросил Саблин.
— Нет. Только думаю, что не из аула она, как в роддоме решили, а приезжая, русская, и, должно быть, одинокая, из эвакуированных. Я сама из эвакуированных, но такой что-то не помню.
— Еще один вопрос у меня, — сказал Саблин. — Не помните ли вы провизора из аптеки по фамилии Мальберг? Может быть, в медпункте или тоже из эвакуированных?
— Не слыхала о таком, ни девчонкой, ни в наше время.
Саблин простился, поблагодарил за помощь и, обойдя глиняный высокий дувал, побрел по центральной улице в городскую милицию. Начальника управления майора Мухтарова он нашел в крохотном садике за дощатым столом, на котором едва помещались две половинки огромнейшего розового арбуза. Невысокое широколистное дерево, склонившееся над ним, едва давало тень этому запыленному уличному оазису.
— Согласен, — в ответ на кивок Саблина сказал майор, — пыли много, машин много, тени мало, а сахарный арбуз один. Садись, капитан, приобщайся к арбузу, пока он не истек кровью в моем животе. Не благодари.
Саблин, доев кусок арбуза, спросил:
— С вами полковник Алтыев из Ашхабада не говорил?
— О провизоре Мальберге? Очень много и очень долго. Только напрасно. Не было в Байрам-Али аптекаря Мальберга. Я все справки навел, всех старожилов созвал, и все одинаково сказали: нет! Всех эвакуированных по спискам тоже проверил: нет! Доедай арбуз и на самолет успеешь, в Ашхабад слетаешь, поклон Алтыеву передашь.
В час ночи на квартире у Паршина зазвенел телефон. Паршин взял трубку и услышал знакомый голос:
— После двух часов ночи у вас в доме все гасят свет. Меня это устраивает. Буду у вас в два тридцать.
Ровно в два тридцать еле слышно прожурчал звонок в передней. Хэммет вошел, аккуратно закрыв за собой дверь, огляделся. Собственно, разглядывать было нечего: пустая прихожая, вешалка о трех крючках на стене, счетчик электрический, лампочка без абажура. То ли бедность, то ли аскетизм.
— Здравствуйте, Паршин. Мне вам представляться незачем, — сказал Хэммет. — Иностранный дипломат, и с вас хватит.
Паршин, мягко ступая тапочками, принес коньяк и кофе. Помолчали, потом Хэммет продолжил:
— Вам тоже представляться не надо, товарищ Паршин. Все ваши превращения нам известны. Одесский полицай и гестаповский осведомитель Евсей Лобуда, заброшенный в конце войны в СССР, окончивший абверовскую школу агент Юркий, самодеятельный бандит-налетчик Чернушин, и вновь агент иностранной разведки Серафим Петрович Паршин. Биография сочная и надежная. Что скажете?
— Я свою биографию знаю. К делу.
— Ваша деловитость меня радует. Итак, какие настроения в группе Каринцева? Сколько опытов проведено и какие успехи?
— Три опыта. Настроения в группе, я бы сказал, развеселые. Боголепов подписал еще ассигнование лаборатории на сумму в пятьдесят тысяч рублей.
— На какие материалы?
— Неизвестно. Меня Каринцев запросто выгнал из лаборатории. С этакой насмешливой улыбочкой: не суйте нос не в свое дело, отчитываться будем потом. У нас, мол, своя бухгалтерия. Видимо, успехи есть.
— Пытались расспрашивать?
— Пытался. Молчат, сукины дети, как коммунисты на допросах. Им бы гвоздики под ногти, проговорились бы!
Хэммет презрительно усмехнулся:
— Это вы без гвоздиков на Лубянке проговоритесь. Поэтому слушайте Каринцева. Вы не финансовый хозяин института. Значит, поищем для вас другую роль. Скажем, связного. Тут главное — избежать слежки. Выследят — провалитесь. И чем дольше вы прослужите бухгалтером, тем дальше вы будете от лубянских ищеек. Никакой самодеятельности. Тихий, незаметный, нелюбопытный, неразговорчивый — вот ваш облик, его и носите. Только никогда не забывайте оглянуться вовремя и поймать на лету нужное слово. Вот так и будем работать. Понятно?
Паршин слушал, а думал о своем. Он считал, и не без оснований, что за ним следят, но не знал почему, на чем он «сгорел», и боялся сказать об этом иностранному дипломату — чужому человеку, холодному. Он надеялся на свой опыт преследуемого хищника и был убежден, что сумеет запутать след, когда приблизится погоня.
— Вы любите лошадей? — вдруг спросил Хэммет.
