— Скажите, — задал вопрос Скворецкий, — а Гитаев профессию «Зеро», род его занятий здесь, в Москве, так сказать прикрытие, не упоминал? Может, у вас сохранились в памяти какие-либо факты, детали, проливающие свет на личность «Зеро»?
Малявкин задумался, потом решительно тряхнул головой: нет и нет. Ничего. Вообще о «Зеро» Гитаев говорил один или два раза, не больше. Говорил с опаской. Малявкин не был уверен, что Гитаев и сам располагал подробными сведениями об этом страшном человеке.
Бывал ли Гитаев в районе Наркомата путей сообщения, у Красных ворот? И этого Малявкин не знал. Хотя и редко, но случалось, что Гитаев уходил из квартиры Варламовых в одиночку. Куда отлучался, зачем, этого Борис не знал; Гитаев с ним не делился. Да, говоря по совести, Малявкина это и мало интересовало. Вот если бы он мог предвидеть, мог знать, как повернется его судьба, тогда… Только что толку об этом говорить?!
«Странно, — думал Кирилл Петрович, снова и снова возвращаясь мыслью к беседе с Малявкиным, — чертовски странно! Если разобраться, то Малявкину Гитаев должен был доверять больше, чем Варламовой; как-никак тот был его помощником, правой рукой. Да так оно и было: ведь перед Борисом, а не перед Евой Евгеньевной раскрыл он шифр, код. Малявкину, а не ей упомянул о „Зеро“, и вот на тебе: о Колоскове ни слова. Почему? Из каких соображений? В чем тут загвоздка?»
Кирилл Петрович вновь вызвал Варламову на допрос, но ничего нового она сказать не могла: добавить о Колоскове ей было нечего, о каком-либо другом немецком агенте она не слыхала ни слова, ни намека.
Допрашивал Варламову и комиссар: он придавал ее словам о Колоскове самое серьезное значение. Допрос комиссар вел придирчиво, требуя от Евы Евгеньевны вновь и вновь повторить сказанное, уточняя и детализируя, выискивал в ее показаниях противоречия. Таких не было. Закончив допрос, комиссар сделал вывод, что о Колоскове она, судя по всему, говорит правду. Говорит то, что знает. Не выдумывает. И ее слова надо как можно скорее проверить.
Кирилл Петрович и сам понимал, что времени терять нельзя. Они с Горюновым делали все, что было в их силах. Виктору удалось разыскать кое-кого, кто бывал в Германии в те годы, когда Колосков там учился и работал, встречался с ним. Это стоило большого труда: таких людей было мало, да и из них кто был на фронте, кто где. Но все же с некоторыми Виктор смог обстоятельно поговорить. Разыскал он и тех, кто бывал в Германии в командировках вместе с Колосковым уже в предвоенные годы. Большинство из тех, с кем беседовал Горюнов, ничего, заслуживающего внимания, не сообщили.
Однако, как выяснил в конце концов Горюнов, так говорили люди малоосведомленные, те, кто недостаточно близко знал Колоскова. Отыскались три человека, что говорили иначе, причем если в оценке фактов их рассказы подчас расходились, то самые факты назвали все трое. Факты эти не могли не встревожить Горюнова и Скворецкого. Суть их была такова: еще во время учебы Колосков близко сошелся с сыном одного крупного немецкого промышленника, неким Штрюмером. Штрюмер-младший был, вне сомнения, человеком одаренным, незаурядным специалистом в своей области. Беда, однако, в том, что Штрюмер-старший, отец приятеля Колоскова, был среди тех немецких промышленных магнатов, которые сыграли значительную роль в приходе Гитлера к власти. Правда, сам Штрюмер-старший в ряды нацистской партии никогда не вступал, зато году в 1932-1933 это сделал сын, приятель Колоскова. Никаких видных постов в нацистском движении он не занимал, но был там не последней спицей в колеснице: встречался со всей гитлеровской верхушкой, даже с самим Гитлером. Знал всех их лично. И они его знали, принимали в своем кругу. И что любопытно: уже позже, после 1933 года, бывая в Германии, Колосков видался со Штрюмером, встречался с ним, даже бывал у него на квартире. Он этого своего знакомства не афишировал, но и секрета из этого не делал.
Покопавшись в архивах, Горюнов обнаружил два заявления, которые были поданы в июне 1939 года, в канун заключения Советским Союзом пакта с Германией. Речь в них шла о том же Штрюмере, о подозрительной связи с ним Колоскова. Одно из заявлений было анонимным, без подписи, другое подписано одним из тех, с кем Горюнову удалось побеседовать. Никаких конкретных обвинений, кроме указания на встречи, на не вполне понятную дружбу со Штрюмером, в этих заявлениях не содержалось. Колоскова тогда (уже после заключения пакта) вызывали и с ним разговаривали. Он все подтвердил: сказал, что действительно знал Штрюмера. Знал его как умного человека, крупного специалиста, политическими же взглядами его будто бы никогда не интересовался. Ничего предосудительного в его отношении со Штрюмером не было. Связи Штрюмера с гитлеровскими верхами были Колоскову, по его словам, неизвестны. Дальнейшая проверка подтвердила, что Колосков сказал правду: ничего компрометирующего в его отношениях со Штрюмером не обнаружили, а может, не так тщательно и искали. Как бы то ни было, заявления на Колоскова и материалы проверки были оставлены без последствий и сданы в архив.
