Последний удар был рассчитан точно, теперь Варламова была окончательно сломлена. Она смотрела на Скворецкого с ужасом, лоб ее покрыла холодная испарина. Ева Евгеньевна пыталась что-то сказать, но язык ее никак не слушался. Кирилл Петрович протянул ей стакан воды:
— Выпейте, и перейдем к делу.
Варламова заговорила. И теперь, наконец-то, она говорила правду. Да, она знала, что Гитаев и Малявкин — немецкие шпионы. Знала. Гитаев ей сам сказал, во всем открылся. Он требовал от нее помощи, требовал, чтобы она добыла данные о работе мужа, его расчеты, записи. Это, однако, было ей не под силу: как ни хорошо к ней относился профессор, о своих научных трудах он никогда ей не говорил, ничем не делился. (Да и вряд ли она смогла бы что-нибудь понять.) А теперь, когда появились Гитаев с Малявкиным, и вовсе…
Убедившись, что в этих делах Ева Евгеньевна ему не помощница, Гитаев дал ей новое поручение: послал на явку, к зубному врачу. Больше он ей ничего не поручал. Возможно, не успел. Ведь полностью он все рассказал не сразу, лишь незадолго перед своим провалом, да и то только кое-что.
Малявкин? Малявкин был помощником Гитаева, самостоятельной роли не играл. Гитаев ему не все говорил. И «деловых» разговоров при нем с ней не вел. Ничего нового, однако, что не было бы известно Скворецкому, Ева Евгеньевна пока не сообщила.
— Одну минуточку, — прервал Варламову майор. — Вернемся несколько назад. Попрошу уточнить: с какой целью, с каким заданием посылал вас Гитаев на явку, к зубному врачу? Зачем?
— Задание было не из сложных: я должна была встретить в приемной врача человека (как его узнать, Гитаев мне сказал, назвал и пароль) и передать ему о прибытии «Музыканта» и «Быстрого».
— Кому предназначалось это сообщение?
— Кому? Я над этим не задумывалась. Очевидно, тому человеку, с которым я встретилась.
— Кто этот человек? Имя? Фамилия?
— Не знаю. Прошу мне верить. Кроме примет, по которым я должна была его узнать, и пароля, Гитаев мне ничего не сказал. О, он-то знал правила конспирации.
— Ну, а кличку, кличку этого человека вам Гитаев назвал?
Ева Евгеньевна растерянно моргала:
— Кличку? Какую кличку? Никакой клички Гитаев мне не назвал, ничего не сказал.
— Ну, а приметы этого человека?
— Приметы?
Ева Евгеньевна нахмурила брови, на минуту задумалась и довольно точно описала приметы Бугрова. Все становилось на свое место.
Скворецкий продолжал допрос:
— Кроме человека, с которым вы имели встречу на Покровке, были у Гитаева в Москве сообщники?
— Да, были.
— Кто?
— Был еще один человек, старый агент германской разведки. Очень крупный агент.
— Крупный агент? — насторожился Скворецкий. — Крупный?.. Откуда вам это известно?
— От Гитаева. Крупный. Так он сказал. Гитаев с ним встречался неоднократно.
— Кто такой? Что вы о нем знаете?
— Фамилия его — Колосков. Мирон Иванович Колосков. Он инженер или конструктор. Работает в каком-то особом бюро. Живет на улице Кирова, невдалеке от Красных ворот. (Варламова назвала точный адрес.)
Кирилл Петрович весь внутренне подобрался, мысль его работала с лихорадочной быстротой: «Зеро»? Неужели? Вот это удача! Он испытал даже нечто похожее на разочарование: сколько потрачено сил, сколько трудов, а ответ — вот он. До чего просто! Колосков! Ну, держись, Мирон Иванович!..
Однако Скворецкий тут же взял себя в руки: стой! Не торопись. Ведь пока еще никак не доказано, что Колосков и есть таинственный «Зеро». И все же…
— Скажите, — осторожно спросил он, — а кличку этого человека, Колоскова, его кличку Гитаев вам назвал?
Кирилл Петрович внезапно ощутил, как кровь прихлынула к его лицу, волнение перехватило горло. «Сейчас, — думал он, — вот сейчас, сию минуту Варламова назовет кличку, и тогда… И — все…»
Ева Евгеньевна не спешила с ответом: она мучительно силилась вспомнить. Чуть сгорбившись, потирая пальцем переносицу, она думала.
— Н-нет, — наконец произнесла Варламова. Голос ее звучал неуверенно. — Не припоминаю. Кажется, клички Гитаев не говорил. — С минуту она помолчала, подумала и уже тверже сказала: — Нет, клички он мне не называл.
«Итак: „Зеро“? Не „Зеро“? Спокойно, Кирилл! Спокойно. Все выяснится. Такие ребусы в одночасье не разгадываются. А начало есть, и какое начало!..» Скворецкий возобновил допрос:
