— А ты думал? — Корвач усмехнулся, покачал головой, — наука такая есть, генетика называется, она всё объясняет. Вот вытащили крестьяне помещика в семнадцатом году из постели — грязными вонючими руками, по белым простыням, вытащили, протащили по коридору — мимо распятой на полу воющей жены, мимо убитых детишек — и подвесили на воротах его же имения. И что ты думаешь? Сто лет прошло — все забыто? Как бы не так — научно! Доказано! Что все, кто видел — своим детям этот опыт передадут — не становитесь, детки, богатыми, а то вона что с вами сделают. А те — своим детям. Не на словах, что слова — просто воздуха колебания — генами передадут. Потому-то мало у нас в России — богатых. Генетически это в нас не заложено. Всех богатых в революцию — кого к ногтю, кого в эмиграцию. А те, что остались, такого натерпелись, что и тысячу лет спустя — там пра-пра-пра-и-еще-хрен-знает-сколько-пра-внук раскулаченного купца побоится у трудового, мать его, народа пять копеек одолжить. Гены, брат, такая штука, что против не попрешь, так-то. Вот и вышло, что бедные люди с деньгами в России еще встречаются, хотя их тоже немного, а богатых — совсем нет, можно сказать.
— Не понял, — сказал Дима, хлопнув глазами.
— А че тут непонятного? Богатый человек — он не только деньгами богат, он духом богат. И второе-то поважнее будет. Ведь бедный человек — он себя всегда бедным чувствует, сколько б у него денег не было. Оттого и жадный и вороватый без меры. Тормозни любую тачку, что больше сотни штук бакинских стоит, вытащи хозяина, ствол ему под дых сунь и спроси «знаешь, за что я тебя щас шлепну?!» — он тебе такого понарасскажет — отпустишь его с миром и сам застрелишься, потому как не отмыться иначе от этого дерьма. Бедность — сосуд бездонный — сколько в него денег не влей — не заполнится. Только горлышко расширится. Деньгами бедность лечить — это как спиртовыми настойками — алкоголика, так-то.
Корвач задумался на мгновение, кивнул.
— А еще страшно им, бедным. Они же — бедные, они понимают, что бабло это всё — не ихнее! И что вот-вот придет хозяин, розгами их отдерет и выгонит взашей в одних портках. Потому сидят они как на иголках, и деньги все — по оффшорам да по брюликам в швейцарских банках, а имущество все — на жену да на маман немощную записано. А сам он — гол как сокол — ест не досыта, спит без просыпа… тоись недосыпает. И чуть шорох — фьють — нет его. Сидит где-нибудь под пальмой — уже и имя сменил, и пластическую операцию сделал — сидит и дальше боится — а ну как найдут? А кого боится-то? Да самого себя — того, прежнего, который, покупая в ларьке пачку «Примы», люто ненавидел тех, у кого хватает бабок на «Данхилл».
Дима скептически усмехнулся:
— Какую-то вы очень однобокую и мрачную картину построили. Ну, не знаю, какие-нибудь представители люмпен-пролетариата, может, так и рассуждают. Уверяю вас, большинство людей мыслит по-другому. Ну зачем успешному, пусть не преуспевающему, но вполне небедному, скажем, менеджеру среднего звена — ненавидеть олигархов? Из зависти?
Дима был на сто, даже на сто пятьдесят процентов уверен, что злой, циничный и недалекий Корвач скажет: «да, из зависти» — и подготовил в ответ сокрушительный набор аргументов. Но Корвач криво ухмыльнулся и помотал головой:
— Не-а. Не из зависти. Вот как раз алкаш, тот самый «люмпен-пролетариат» ненавидит богатых из зависти. Он понимает, что у него элементарно мозгов не хватает подняться на этот уровень и ему остается только завидовать. А твой «менеджер среднего звена» не от зависти ненавидит, не-ет. Он ненавидит их так, как своего коллегу, которому одному дали премию за оригинальную идею, хотя обсуждали они эту идею всем отделом. Как оступившийся на крутом повороте бегун ненавидит всех тех, кто пробежал быстрее его, потому что на этом повороте не ошибся. Как любой ненавидит тех, кто был ему ровней, но — не остался на одной ступеньке с ним, а поднялся выше. Скажи, ты любишь читать биографии всяких великих людей?
— Нет, — Дима пожал плечами, — я вообще не понимаю, что в этом интересного. Ах, великий Дали ел устриц! Пойду-ка я тоже устриц поем! Ерунда какая…
