Погода испортилась окончательно. Свинцовые тучи скребли город холодными злыми дождями, а порывистый ветер вырывал из рук зонты, сдувал шляпы и бросал то в лицо, то в спину пригоршни капель, словно насмехаясь над перебегающими от укрытия к укрытию прохожими. Лукшин шмыгнул, ежась, и посмотрел на часы. 10:12. Дима, на всякий случай, пришел сюда за пятнадцать минут до назначенного времени и теперь сильно об этом жалел. Начитавшись в Интернете отзывов о галерее («O, mon Dieu, как же давно я не получал подобного эстетического удовольствия») он уже составил некоторое впечатление как о самой галерее, так и о ее посетителях («При мне в галерею пришел человек в твидовом пиджаке и джинсах! Разумеется, его выставили вон»). Поэтому Лукшин не рискнул одеть поверх легкого костюма китайскую непромокаемую куртку и, до костей промокший, мерз теперь под совершенно бесполезным зонтом.
Дима чихнул, вытер нос и посмотрел наверх, на мерцающие буквы NOIR над входом. Может, он что напутал? Дима еще дома насторожился, выяснив, что вся из себя такая понтовая галерея находится за третьим транспортным кольцом на далеко не самой оживленной улице. А теперь так и вовсе терялся в предположениях — а вдруг он не заметил главного адреса и сейчас торчит возле какого-нибудь запасника этой галереи? В этом случае, конечно, все кончено и останется только утешаться вчерашней пятисоткой — не найдя Лукшина на оговоренном месте, Вирджил, разумеется и не подумает звонить ему. Лучше уж думать, что Вирджил просто задерживается. Тогда вопрос — как долго он еще будет задерживаться? Еще полчасика на улице — и что, интересно, скажет Вирджил, если Дима завтра сляжет с температурой? Лукшин чихнул еще раз, потом вздохнул, сложил зонтик, повернулся и решительно потянул на себя высокую деревянную дверь. Шагнул внутрь. От окатившего его теплого воздуха у Лукшина аж мурашки по всему телу побежали. Он вытянулся в струе тепловой завесы и даже зажмурился немного от блаженства. Но негромкое покашливание неподалеку быстро вывело его из блаженного состояния. Дима открыл глаза, напустил на себя серьезно-деловой вид, и бросил небрежный взгляд в сторону. Там, за ажурно-вычурной стойкой стоял со скучающим видом мужчина в строгом черном костюме, идеально контрастирующим с ослепительной белизной воротничков и манжет. Костюм был настолько хорош, что это заметил даже Лукшин, понятия не имеющий, чем твид отличается от коверкота. На нем самом сейчас был хоть и не индпошив от Армани, но все же и не Китай какой-нибудь. В прошлом году Лукшин купил его на распродаже в ЦУМе, выложив, несмотря на скидку, довольно приличную сумму. Но до Великолепного Черного Костюма ему было далеко. Дима почувствовал себя деревенщиной, случайно забредшим в приличное место. «Он что, вообще не шевелится, чтобы костюм не помять?» — подумал Лукшин неприязненно об обладателе черного костюма, — «или каждый день новый покупает? Надо же — ни складочки». Кожей чувствуя невыглаженные помятости на пояснице сзади и оттопыривающийся левый лацкан, Дима шагнул вперед. «Хоть лацкан надо было подшить», — подумал он раздраженно, выпячивая грудь так, чтобы чертов кусок ткани лег на положенное место.
— Кхе-кхе, — сказал оставшийся сзади обладатель черного пиджака. И если в первый раз его покашливание можно было принять за вполне естественное (что Дима и сделал), то на этот раз естественного в покашливании ничего не было. А было в нем требование, раздражение и даже некоторое недоумение.
— Простите? — Дима развернулся и только сейчас заметил вышитые над нагрудным кармашком Великолепного Черного Костюма тонкие серебряные буквы. NOIR.
«Черт, так это не посетитель», — понял Дима и разозлился. На мерзкую погоду, из-за которой штанины его брюк выглядели сейчас как две половые тряпки. На всяких мерзавцев, которым некуда девать деньги и благодаря которым существуют подобные галереи и подобные швейцары, вполне могущие сойти за президента какой-нибудь небольшой европейской страны. Но больше всего — на себя. За совершеннейшую непричастность к тем мерзавцам, которым некуда девать деньги.
