«Константин Леворго», — темнела на табличке совершенно незнакомая Диме фамилия, — «Древо познания». А еще ниже, мелким курсивом был набран текст, на основе которого Лукшин и сделал шокировавший его вывод о натуральном происхождении плодов: «Композиция приобретена галереей Noir у Дрезденского музея изящных искусств за 1200000?».
«И вот эта… в буквальном смысле — х…ня — стоит больше миллиона евро? За такие-то деньги уж точно настоящие.» Работая в «Ночном экспрессе», Дима как-то умудрился ни разу не столкнуться с авангардом современного искусства, хотя столь любимых таблоидами скандалов в этой области хватало всегда. То свиней там на сцене резали, то под стеклом сношались — «Экспресс» об этих скандалах писал неоднократно, но не пером Лукшина. Как-то так получилось. А позже к современному искусству Диму никто не подпускал — его, после «Экспресса», вообще ни к чему серьезному не подпускали. Что-то он конечно, слышал. Читал в Интернете, смотрел по телевизору. Даже что-то писал в своем блоге. Про анатомический театр Гюнтера фон Хагенса, про инсталляции Дэмиена Херста. Но при всем этом мир современного искусства существовал сам по себе и никоим образом с миром Дмитрия Лукшина не пересекался, не мешая ему считать, что этот самый авангард — искусство очень ограниченного круга авторов для очень ограниченного круга почитателей. Как-то так вышло. И первая встреча с авангардом «лицом к лицу» Лукшина оглушила. Удивила, смутила, разозлила и потрясла. Наполнила его негодованием, брезгливостью и ужасом.
— Впечатлены? — прервал его самокопания чей-то голос из-за спины и Лукшин быстро обернулся, уверенный, что там стоит Вирджил. Но это был не Вирджил. Высокий импозантный мужчина в бежевой сорочке, коричневой замшевой жилетке и безупречных брюках с прямыми и острыми, как два клинка, стрелками. Тонкая золотая цепочка тянулась к карману жилетки и в тон ей поблескивала оправа очков. Высокий лоб с залысинами, каштановые волосы с проседью и льдисто-голубые глаза, внимательно изучающие Лукшина поверх очков. Дима смутился, словно незнакомец застиг его за чем-то постыдным.
— Ну… э… в общем-то да… вызывает противоречивые чувства… но — не равнодушие, — закончил Дима мысль и сам ей удивился. Всякий знает, главная задача искусства — не оставить равнодушным. И вот тут-то неизвестный Лукшину господин Леворго с ходу выбивал десять из десяти. Дима уже и забыл, что и когда вызывало у него такую гамму чувств в последний раз — до этого дня. Чем не эффект? А каким образом автор этого эффекта добился — так ли уж важно?
Незнакомец хмыкнул. Одобрительно хмыкнул.
— Барон, — сказал он, — Барон Александр Викторович. Барон — не титул, как вы могли подумать, а фамилия.
— Э… да, — кивнул Лукшин имея в виду, что он именно так и подумал. Более того, он успел подумать, что не удивится, если все здешние посетители окажутся всякими там графьями да баронами. По его мнению, тут им было самое место.
— То есть, очень приятно, простите, — опомнился Дима после трехсекундного замешательства, — Дмитрий Лукшин.
Барон величественно кивнул.
— Вы несомненно правы насчет противоречивых чувств. Собственно, поэтому-то оно и здесь. У Леворго есть и более дорогостоящие произведения, но данное — наиболее неоднозначное. Хотя я полагаю, что это получилось случайно, поскольку в поздних его скульптурах никакой неоднозначности нет. Только эпатаж, щедро замешанный на всех существующих половых табу.
— М-да, — Дима глубокомысленно кивнул, потом не удержался и задал мучающий его вопрос:
— А они настоящие? — сопроводив легким кивком в сторону.
Барон наклонил голову и легонько улыбнулся. Загадочно и неоднозначно, как Древо Познания Константина Леворго.
— Нет. Ненастоящие. Господин Леворго неоднократно жаловался, что не может найти способа заставить отделенные от тела половые органы сохранить свои естественные цвет и форму, каковые цвет и форма совершенно необходимы автору для передачи его художественного замысла. И поэтому, увы, художнику приходится использовать в композициях искусственные материалы.
Странное дело, но новость немного успокоила Лукшина. Он даже усмотрел в этом одну из тех нечаянных неоднозначностей. «Думаешь, что перед тобой настоящий х…, а на самом деле — х…», — подумал он и усмехнулся.
