— Я в порядке. Когда хочу пить, пью, если боль возвращается, принимаю обезболивающего.
— Сильно болит?
— Я ничего не чувствую.
— Это хорошо.
Анге толкнулась вперед, приладила шлем и двинулась вдоль по коридору. Внутренности пробитого отсека представляли собой сплошное переплетение обломков, окруженные облаками пыли. Под аккомпанемент собственного неровного дыхания Анге проверила одну за другой все трубы, пытаясь перенаправить ток жидкостей, и обнаружила, что это невозможно. Она выругалась себе под нос. Зияющая дыра в порту была размером в панель, и зашить ее не было никакой возможности; Анге даже высунула голову наружу, чтобы взглянуть на внешнюю обшивку. Вид разрушений, причиненных столь микроскопическим объектом, действовал отрезвляюще. Вся окружающая область была издырявлена и выщерблена — не самим микрометеоритом, но обломками, которые вылетели вместе с ним наружу. Фонарь на шлеме отбрасывал колдовские тени в выбоины и ярко сиял на перекрученных металлических лепестках. Дальше царила беззвездная тьма.
Так или иначе, она уже сделала, что могла. Поэтому она вернулось обратно, проникла в коридор, опустила переборку, загерметизировала отсек и проплыла дальше.
Освободившись от скафандра, она ощутила, что голодна; она разогрела тальятелле и выпила воды с сахаром. Пришли ответы на SOS: ближайшее судно отклонило запрос, поскольку смена курса свела бы на нет коммерческую оправданность рейса. Со второго корабля заявили, что он слишком мал, чтобы помочь (Анге потратила несколько мгновений, чтобы поднять его спецификации и убедиться, что это не более чем отговорка). Ничего поделать она, однако, не могла; она подтвердила прием и провела полчаса, работая маневровыми, чтобы хотя бы сориентировать изуродованный корабль носом к Земле. Они по-прежнему двигались к Солнцу, хотя вращение и добавило несколько месяцев ко времени полета.
Наконец отозвался третий корабль и подтвердил оказание помощи: еще один марсианский грузовик, порожняком возвращающийся на Землю. Если компания Анге готова компенсировать затраты топлива, они изменят курс и ускорятся, чтобы выйти на ее траекторию через две недели. Анге согласилась в надежде, что компания и правда будет готова (если нет, деньги спишут с ее зарплаты), и пошла сообщить Острайкер новости.
Острайкер спала. И только присмотревшись поближе, Анге заметила, что Острайкер не дышит. Ощущая тошноту в районе солнечного сплетения, Анге осмотрела ее. Никаких сомнений не было. Острайкер была мертва.
Анге позволила себе выплеснуться в детском приступе ярости, направленной на всю Вселенную в целом. Она сыпала проклятьями и пинала стены медотсека. Это было так глупо! Идиотизм! Вся вселенная страдала идиотизмом. Но следовало взять себя в руки; в этом она всегда была хороша. Поэтому она взнуздала ярость и обдумала положение. Было достаточно очевидно, как это произошло: держа грушу с водой в одной руке и грушу с болеутоляющим — в другой, Острайкер, не вполне соображающая и ослабевшая от потери крови, мучимая жаждой, сделала несколько больших глотков из последней, думая, что это — первая. Такая тривиальная ошибка! Такая глупая случайность! То, что эта женщина выжила, лишившись ноги, но умерла, перепутав левую и правую руку — в этом было что-то невероятно оскорбительное. Оскорбительное до глубины души.
И ничего было уже не изменить. Это называется стрела времени.
Анге занялась делом, чтобы перестать размышлять о вселенском идиотизме. Она завернула тело Острайкер, но вместо того, чтобы буксировать ее в нос корабля сквозь переборки, открывая и закрывая каждый люк по очереди, она понизила температуру в отсеке и оставила тело здесь. После этого она тщательно убрала в каюте и коридоре, собрав порхающие обрывки и оттерев со стен мазки крови и прочей грязи. Больших особых дел не было. Предыдущие кандидаты на неудачу рейса казались теперь дурацкими шутками. Даже смерть Мориса в пустоте его каюты. Это была его собственная глупая ошибка. Но Анге чувствовала себя виновной в смерти Острайкер — смерти, вызванной некомпетентностью.
Более же всего ее приводила в ярость
