Я уговаривала их:
– Да сходим, ничего! Она такая смешная, такие плюхи выдает!
– Можно подумать, тебе сто лет. Молодежь терпеть не может Рождество!
– Ничего подобного! Христа, между прочим, со своими немецкими корнями, обожает Weihnachten![5] И вообще это ее праздник – вспомните, как ее зовут.
– В самом деле! А мы даже не сможем ее поздравить. Она уехала в такой обиде! Знаешь, Бланш, если ты опять получишь отметку лучше, чем она, не вздумай радоваться при ней. Она из неблагополучной среды, у нее комплекс…
Я старалась не слышать эти навязшие в зубах благоглупости.
Тетя Урсула, наша единственная родственница, жила в доме престарелых. Любимейшими ее занятиями было тиранить персонал и комментировать новости.
– Что у вас у всех такие унылые рожи – прямо покойники! – встретила нас милая старушка.
– Мы скучаем по Христе, – сказала я.
Мне было занятно послушать, что она скажет по этому поводу.
– Что это за Христа?
Отец, едва не прослезившись, описал замечательную девушку, которая теперь живет у нас.
– Она твоя любовница?
– Она ровесница Бланш, ей всего шестнадцать лет, – возмутилась мама, – и она нам как дочь.
– Но за квартиру-то она вам платит?
Отец объяснил тетушке, что это девушка из бедной семьи и мы не берем с нее денег.
– Девчонка не промах! Таких лопухов нашла!
– Ну что вы говорите, тетушка! Девочка приезжает издалека, из восточных кантонов…
– Ах вот что! Так она еще и немка в придачу? И вы не брезгуете?
Бурное негодование. Как можно говорить такие вещи, тетя Урсула! Теперь все по-другому! С тех пор как ты была молодой, много воды утекло! К тому же восточные кантоны – часть Бельгии.
Я слушала и потешалась.
Родители покидали тетушку морально уничтоженные.
– Христе об этом ни слова, ладно?
Да уж конечно. А жаль!
Это было в самый сочельник. Мы, как неверующие, ничего не праздновали. Просто выпили ради удовольствия подогретого вина. Папа вдохнул его аромат и сказал:
– Она, наверное, тоже пьет сейчас вино.
– Наверное, – сказала мама. – Немцы это любят.
Я отметила, что мама даже не уточнила, кто «она».
Оба любовно держали бокалы в ладонях и, закрыв глаза, наслаждались запахом. Я знала, что в корично-гвоздично-лимонно-мускатном букете им мерещится еще один компонент – Христа, а прикрытые веки служат экраном, на котором они видят цветущую девушку в кругу домашних, кто-то играет на пианино, она поет со всеми вместе Weihnachtslieder[6] и смотрит в окно – в ее далекой провинции крупными хлопьями падает снег.
Насколько эти образы совпадали с реальностью, было совершенно не важно. Я диву давалась, как ухитрилась Христа так прочно завладеть душами моих родителей, а заодно и моей.
Хоть я ее и ненавидела, но избавиться от ее власти не могла. Она все время была во мне, я натыкалась на нее ежесекундно. По сравнению с родителями мой случай был еще тяжелее: они хоть любили свою поработительницу.
Если бы и я могла ее полюбить! Тогда мое рабство оправдывалось бы возвышенным чувством. Впрочем, в иные минуты я была недалека от этого: я страстно желала любить Христу, и ведущая к любви спасительная или губительная бездна уже раскрывалась передо мной, но что-то – прозорливость? здравый смысл? – удерживало на самом краю. Или мне не хватало душевной широты? Или мешала зависть?
Я не хотела быть как Христа, но хотела, чтобы меня так же все любили, как ее. Не колеблясь отдала бы я всю оставшуюся жизнь за то, чтобы глаза хоть одного, пусть самого ничтожного, человеческого существа загорелись ради меня несказанной силой и прекрасной слабостью, самозабвением, преданностью, радостной покорностью и слепым обожанием.
Итак, рождественская ночь превратилась в ночь Антихристы, хотя ее и не было с нами.
Она снова заявилась к нам накануне Богоявления. Родители обрадовались ей так, что неловко было смотреть.
– А вот и пирог! – возгласила Христа с порога, протягивая пакет из кондитерской.
С нее сняли пальто, умилились ее отдохнувшему виду, расцеловали в обе щеки, пожаловались на то, как долго тянулась двухнедельная разлука, а пирог и золоченые картонные короны торжественно водрузили на стол.
– Отличная идея! – воскликнула мама. – Мы почему-то никогда не вспоминаем про этот веселый обычай
