— Кто он такой? — спросил Иллимен.
— Начальник армейской контрразведки. В прошлом году его вызвали в одну из комиссий конгресса, чтобы выяснить, каким образом несколько ветеранов батальона Линкольна смогли получить офицерские звания. — Бен повернулся к Пэттон. — Вы знаете, что он им ответил?
— Что?
— Он заявил: «Эти офицеры действительно применяли насилие, но для защиты Соединенных Штатов».
— Но вы не ответили на мой вопрос, — продолжала настаивать Пэттон.
— А вы не дали мне возможности ответить на него. Я уже говорил вам, что в то время не был коммунистом, но все равно я никогда не согласился бы с сальто-мортале, как вы изволили выразиться, то есть с роспуском партии. Как мне потом стало известно, Уильям Фостер тоже не был согласен с этим.
— Но вы же поддерживаете и оправдываете новую линию партии и все остальное, с чем вам приказывают соглашаться?
— Знаете, мисс Пэттон, — проговорил Бен. — Если бы вы не были дамой, я подумал бы, что вы хотите меня оскорбить.
— Уилли! — вмешался Лэнг. — Я запрещаю вам оскорблять моих гостей. Этот человек — настоящий герой. Он геройски дрался в Испании и Германии. Я видел, как он сражался. Я знаю, что он был тяжело ранен и чуть не умер, но воскрес, как Христос. Блау — железный человек.
Лэнг с трудом поднялся, подошел к радиоле, повозился около нее, и в комнате зазвучала мелодия «По долинам и по взгорьям».
— Только не эту красноармейскую ерунду, Зэв! — требовательно воскликнула Пэттон.
— Но это же настоящая музыка, — ответил Лэнг.
— Фрэнк! — обратилась Энн к Лэнгу.
— Никто тут не разбирается в музыке лучше меня, — заявил Лэнг. — Я знаю музыку от Палестрины до Аарона Копланда[139]. Вы слушаете сейчас прекрасную музыку, а если будете приставать ко мне, я заведу «Интернационал». Замечательная мелодия!
— Ну, так что же, товарищ! — продолжала Пэттон. — Отвечайте на мой вопрос.
— Бесполезно, мисс Пэттон, — сказал Бен, заметив краем глаза, что Сью Менкен и ее провожатый уже прощаются с Энн Лэнг. — Все равно вы по-своему истолкуете наши действия. Вы ненавидели русскую революцию и все то, ради чего она совершилась.
Когда партия борется за права негров, вы говорите, что мы используем в своих интересах негритянский вопрос, однако мне ни разу не доводилось встречать людей вашего сорта, предпринимавших какие-либо эффективные меры для разрешения негритянского вопроса. Вы занимаетесь лишь болтовней.
С одной стороны, вы утверждаете, что коммунисты являются участниками зловещей международной конспиративной организации, необычайно предприимчивой и невероятно влиятельной. С другой стороны, вы говорите, что мы представляем собой кучку идиотов, с которыми и считаться-то нечего.
Среди фашистов вы — радикал. Среди радикалов — реакционер. Вы используете любое оружие, чтобы бить людей, если это прогрессивные люди…
— Одну минутку… одну минутку, — попыталась прервать его Вильгельмина.
— Нет, мисс Пэттон, — продолжал Бен. — Вы либо должны придерживаться какой-нибудь принципиальной позиции, либо вообще не придерживаться никакой. Если бы я был капиталистом, я дрался бы как дьявол за то, чтобы защитить свое право наживаться за счет других, вы же — хамелеон. Вы хотите служить и вашим и нашим.
Если вы хотите спорить с социалистами, то делайте это с позиции капиталистов, защищайте капиталистов, не поносите капитализм и не говорите, что социализм — это худшее зло. Это чепуха.
— Спокойной ночи, — проговорила Пэттон, целуя Энн в щеку.
— Спокойной ночи, — попрощались с Беном Сью Менкен и ее провожатый.
— …ночи, — повторил Лэнг, не в состоянии подняться с кресла. — Поздравляю всех с годовщиной взятия Бастилии. Головы полетят с плеч!
Вперед, вперед, сыны народа,
Настал победы нашей час…
— Энн, — сказал Клем Иллимен. — Как следует присматривайте за Зэвом, когда приедете в Голливуд. Не сомневаюсь, что он будет пользоваться большим успехом у голливудских дам легкого поведения.
Наступило неловкое молчание. Пэттон и остальные гости ушли.
— Зачем вы едете в Голливуд? — спросил Бен, обращаясь скорее к Энн, чем к Лэнгу.
— Ради денег, — ответил Зэв. — Золото! «Желтое, сверкающее драгоценное золото!..»
