Иногда — да, иногда — нет. Не на том ли мы стоим? Что есть наше «я», этот крест, это стойкое заблуждение, обременяющее нас всю жизнь, эта иллюзия прочности, надежности, субстанциальности? Сколько было попыток освоить понятие «cogito» в философии, психологии, литературе! Помните «Невыносимую легкость бытия»? Кундера представляет так называемый экзистенциальный код (экзистенциальные тэги, сказал бы я сегодня) своих героев. У Терезы: тело, душа, головокружение, слабость, идиллия, рай. У Томаша: легкость, тяжесть. Это ключевые понятия, открывающие путь к их воображению, к пониманию их действий, их образа жизни… Красиво, хотя, пожалуй, слишком складно и однозначно. Потому что ведь иногда — да, а иногда — нет. Но, по меньшей мере, это хотя бы попытка очертить «я» без участия психологии, без упрощенных, нудных разговоров о комплексах и вытеснении.
Трудно отделаться от устоявшегося представления об опроснике Пруста как альбомно-светском или медийном развлечении, увидеть в нем нечто большее. И все же одно в нем мне нравится: он возник и развивался в эпоху, когда зародился, формировался и вскоре стал агрессивно навязывать свою точку зрения психоанализ, который характеризует личность не на основе высказанного, а на основе скрытого. Я охотно оценил бы опросник выше, чем тот, вероятно, заслуживает, так как он приглашает к разговору о нас вне рамок психологии. В конце концов, все мы что-то в себе подавляем и что-то вытесняем, тонем в трясине семейных отношений, поддаемся тем или иным неврозам. Подсознание — наша тюрьма. Свободу мы обретаем только в слове, когда подыскиваем точную формулировку, недурно звучащий ответ или хотя бы незамысловатую шутку.
Ваше самое большое достижение?
Тринадцатилетний Пруст, отвечая на вопрос о качествах, ценимых им в женщинах, перечислил: мягкость, естественность, ум. В мужчинах — ум и благородство. Двадцатилетний Пруст ответил иначе. В женщинах — мужественность и искренность в дружбе. В мужчинах — очарование женственности. Умнеет, как видно, человек со временем.
С тех пор прошло много лет. Дождался, наконец, и я (это было в самом конце XX века): еженедельник «Wysokie obcasy» предложил мне ответить на прустовские вопросы. Большую часть ответов я не помню. Помню, что на вопрос, кем я хотел бы быть после смерти, изрек: «Деревом в ее саду». Возвышенным и поэтичным казался мне тогда мой ответ. Сейчас я не вижу в нем ничего, кроме вульгарного фрейдизма.
