– Так из того окна. Из холла, – ответил бутафор, указывая рукой с зажатой фуражкой в неопределённом направлении. – Она на улице стояла и мальчишке записку отдавала. Мальчишка убёг опосля.
– Ага. Посыльный значит. К кому и зачем она его отправляла, ты, само собой, не знаешь, – спросил-сказал господин Самолётов. – А когда это было? В какой день?
– Это в тот день было, когда убили их насмерть, – уточнил бутафор.
– Ты иди, любезный. Иди, – сказал господин Самолётов. – Но далёко не отходи, ладно? Мальчишку в лицо узнаешь?
– Нормально мордаху запомнил, господин сыщик. Могу узнать, да, – ответил бутафор.
– Ну и чудесно, – сказал делопроизводитель и махнул рукой.
Дознаватель отправил помощников вниз. Ключи от гримёрных комнат, кроме как у балерин, хранились у гардеробщика. Анхен и делопроизводитель спустились к нему по парадной лестнице, обитой красной ковровой дорожкой.
– Раньше надобности не было проверять ключи. У госпожи Черникиной и так они были. Теперь же, когда подозрение падает на балерину Лещинскую, надобно в точности узнать, – объяснил господин Самолётов Анхен.
Отголоски улетели к высоким лепным потолкам парадной лестницы и эхом вернулись обратно.
– А что, брат, ключи у тебя от гримёрок не пропадали третьего дня? – спросил у плешивого гардеробщика Иван Филаретович, облокотясь на стойку.
– Да нечто я бы не заметил, барин? – удивился мужик, почесал бородку веником и отвел глаза в сторону. – Ясное дело, заметил бы и дирехтору доложил. Что я правил не знаю что ли?
Анхен не понравился его бегающий взгляд, да и бородка веником тоже не понравилась. Она зашла за стойку осмотреться – где, говоришь, ключи висят? – и невзначай схватила гардеробщика за руку. Гардероб со стройными рядами вешалок поплыл и растворился. А Анхен попала в воспоминание гардеробщика.
– Вот ведь, зараза какая, а ещё из благородных! – ворчал он, оглядывая щит с ключами. – Зубы заговорила, а сама ключи умыкнула, и даже бумагой не побрезговала из-под селёдки. Бесстыжая!
Гардеробщик сразу понял, куда подевался ключ от комнаты прима-балерины, и прямиком к полячке. Не зря она тёрлась у его стойки, байки балетные травила и улыбалась так, что у него поджилки затряслась. На его вкус тощая бабёнка, ухватиться не за что, но ведь из благородных, да и глазищи такие, что ух! Хвостом вильнула – даже погладить не дала, и исчезла, а теперь вот вещички пропали.
– По-хорошему верни, говорю! Или я за себя не отвечаю, – шипел он, прижав её у окна в коридоре.
– Вот он. Не ори, – ответила ему Агнешка, оглядываясь по сторонам, и положила в его ладонь злополучный ключ.
– На кой брала-то? – спросил гардеробщик, смягчившись.
– Надо было, – сказала она так, будто не балерина вовсе, а принцесса заморская. – Надеюсь, ты понимаешь, что не следует об этом болтать?
Тьфу! Бесстыжая. Нечто он – дурак? У него же ключ пропал, не у кого-нибудь. Сам уже уразумел, что лучше помалкивать, коли не спросят. Да и спросят, помалкивать.
– Иван Филаретович, Вы только посмотрите, что здесь нам уготовано судьбой, – сказала Анхен из глубины гардероба.
В подсобном помещении на стеллаже стоял пузырёк с белым порошком и красочной этикеткой – череп и скрещенные кости, а на столе лежала бумага с оторванным краем.
– Откуда у тебя, братец, стрихнин? – спросил господин Самолётов, оглядев находки художницы.
– Так мыши завелись в театре. Да-с. Господин Мариус велел вывести их срочно. Вот. Травим, – ответил плешивый гардеробщик.
– А край бумаги где? – спросила Анхен, указывая на стол.
– Да шут его знает. Умыкнули, стало быть, – сказал гардеробщик.
– Всё видели свидетели. Всё знаем мы. Как Вы с Агнешкою бранились в холле. Как ключ она Вам отдала. Так что Вы скажете, любезный, брала полячка от комнаты гримёрной примы ключ или нет?
Всё знаем мы? Господин Самолётов хоть уже и привык к странным выходкам коллеги, но всё равно посмотрел на неё и покачал головой.
– Она, паскудница, она, Агнешка! Покрывать её не буду, всё расскажу. И ключи, и бумагу забрала. Да ведь без спросу! Нечто я теперь виноватый?! – спросил гардеробщик и схватил делопроизводителя за рукав сюртука.
