– С самого утра нет мне никакого житья от начальника, будь он неладен! – в сердцах сказал Фёдор Осипович и расстегнул ворот рубашки. – С самого утра!
– Да что же ему неймётся?! – пробасила Александра Николаевна.
– Поедом меня ел сегодня, ей Богу, поедом! "Кто виноват? Где подозреваемый? В императорском театре двойное убийство, а Вы замять хотите?!"
– Ирод!
– Грозился расправой, если не оформлю всё честь по чести, – продолжал дознаватель. – Расправой, да-с.
Господин Громыкин искоса поглядывал на супругу, пытаясь определить, насколько она прониклась его горестями.
– Сам государь-император интересовался. Ждёт от меня дела раскрытого. Во как! – значительно произнёс он и снова застегнул ворот.
– Ну, так найди им супостата, Фёдор Осипович, родной мой. Найди! – потребовала Александра Николаевна. – А как найдёшь, так сразу и чин генеральский получишь.
Дознаватель поперхнулся, закашлялся и покраснел.
– Бог с тобой! Какой из меня генерал? Я ведь не дворянин, – произнёс он, сглотнув.
– Папа, из тебя бы получился самый лучший генерал на свете, – сказала Дуняша. – Честно, честно!
Господин Громыкин улыбнулся, погладил младшую дочь по голову и вздохнул. Одна радость на свете – Дуняша.
– Фёдор Осипович, не боги горшки обжигают. Служи, выслуживайся, кланяйся кому следует, и будет тебе генеральский чин. А там глядишь, и почёт, и уважение, и жалование достойное. Вот тогда мы Настю замуж и выдадим. С хорошим приданым и её возьмут в жёны. Служи! – потребовала супруга.
– Да что мне остаётся, душа моя? Служу, – ответил Фёдор Осипович. – Нашли мы супостата, нашли. Это главный балетмейстер убил прима-балерину, отравил то бишь.
– Да неужто?! – пробасила Александра Николаевна.
– Он самый, даже не спорь. Сама посуди – две любовницы, жена, дети малые. Как тут с ума не сойти, да и убивать начать?! Он это, ей Богу, он!
* * *
После службы господин Самолётов вызвался проводить Анхен. Она не возражала. Они решились прогуляться. Анхен любила это время года в родном городе. Петербург весной был особенно хорош. Природа просыпалась от зимней спячки. Речки и каналы вскрылись – тут и там плавала ледяная крошка и крупные осколки льда. Воробьи радостно прыгали по гранитным набережным, освобождённым от снега. Анхен улыбнулась этой милой картине и прищурилась заходящему за купол собора солнцу.
Господин Самолётов стоял рядом с Анхен и тоже смотрел на заходящее солнце.
"Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдёт,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветёт.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной… я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу".
Анхен посмотрела на молодого человека. Щёки Ивана Филаретовича покрылись румянцем. Каштановые волосы слегка растрепались.
– Кто написал сей дивный стих? – спросила барышня.
– Афанасий Фет. Но я могу подписаться под каждым его словом. Ах, впрочем, нет. Скажу. Всё скажу. Я Вас люблю, – промолвил господин Самолётов с жаром.
Грустные библейские глаза его озарились надеждой.
– Анна Николаевна, Вы выйдете за меня замуж?
– Иван Филаретович, Вы опять? Ведь договаривались мы уже об этом. Просто коллеги. Просто друзья. А Вы замуж? Когда Вы уже угомонитесь?
– Отчего Вы не хотите стать моей женой? Не понимаю, – спросил господин Самолётов и обиженно сложил пухлые губы трубочкой.
– Да всё оттого же. Забыли? Клеймо позорное на нас с сестрой лежит. Неужели сие не останавливает Вас? – спросила Анхен.
– Нисколько. Это Вас тормозит почему-то.
– И что скажут Ваши родные, когда узнают, что мой папенька помогал убивать царя? – спросила Анхен.
– Господи, Анна Николаевна, и сестра, и мама о Вас уже наслышаны. Что им за дело до позора Вашего папеньки?
– А мне есть дело, – упрямо сказала барышня и подняла вверх подбородок.
– Пожалуй, я помогу Вам, Анна Николаевна. Помогу. Вот увидите, – сказал господин Самолётов, решительно взял Анхен за руку и повёл дальше вдоль набережной.
– Это как же Вы мне поможете, интересуюсь? – не выдержала Анхен.
– Да очень просто. Я сниму с Вас груз ответственности за деяния Вашего отца. Вытру воображаемое позорное пятно напрочь! Подчистую! С корнем выдеру, если понадобится.
