Каждый день она читала газеты, которые теперь могла позволить себе купить, со страхом: она опасалась, что прочтет отчет об убийстве графини Хэвершем…
Но ей попалась лишь формальная заметка в колонке для некрологов. Там сообщалось, что жена графа такого-то похоронена в фамильном склепе, церковная служба прошла закрыто.
Из Лондона тем временем прибыли ее новые платья, дорогие, восхитительные и очень модные, и розовый цвет был в точности тот, что выбрал Ван Дейк для своей Мадонны.
Кожа Теодоры казалась в новом платье ослепительно-белой. С темными волосами, разделенными на прямой пробор, и глазами, из глубины озаренными тайной надеждой, она была точь-в-точь Мадонна… И лицо ее излучало любовь.
Сегодня, одеваясь с утра, она, повинуясь какому-то странному чувству, надела дневное платье.
На деньги, присланные Филиппом, она, помимо покупки других нужных вещей, решилась заказать себе новый костюм для верховой езды. Излишество? Может быть… Но этот костюм она считала очень, очень необходимым…
И вот она стоит, вдыхая запах роз, в платье того же цвета, что и нежные чувственные лепестки самых прекрасных в мире цветов… Ей показалось — почудилось? — что она услышала стук колес за парадной дверью, и задержала дыхание. Наверное, это был просто шелест ее пышных юбок и шелковых подушек с кружевом, которые подкладывали теперь вместо кринолина, придававшего юбке объем.
И все же она была уверена, почти уверена, что слышала звон узды и шаги. Сердце ее застучало у самого горла.
Она не шевелилась. Боялась даже перевести взгляд. Замерла…
И вдруг он вошел.
Казалось, Кимбалл заполнил собой весь мир…
Оба стояли молча, устремив глаза друг на друга. Ни один не мог проронить ни слова. Но вот граф открыл объятия, и с тихим вскриком Теодора подбежала к нему.
Он крепко прижал ее к себе, и она почувствовала бешеный стук его сердца.
Теодора подняла к нему лицо, закрыла глаза, и их губы слились. Несколько минут пролетели в этом затяжном поцелуе, сказавшем обоим, как они любят друг друга и как счастливы, наконец встретившись.
Он целовал ее до тех пор, пока комната не закружилась вокруг них, а они не почувствовали, что вот-вот рухнут на пол… Или они просто летят в рай, который прежде искали, нашли, но он был недосягаем, а теперь они обрели его снова.
— Я люблю тебя! — задыхаясь, с трудом проговорил граф. Голос его был хриплым, срывался. — Я люблю тебя, моя милая, и больше не боюсь говорить об этом. Я люблю тебя! Я люблю!
И он снова ее целовал, страстно, властно и требовательно…
Все куда-то исчезло, осталась только любовь, такая сияющая и яркая, что ослепила их, и не было слов на земле, чтоб ее описать.
* * *
Вечность спустя, уже в ее спальне, граф попросил — бархатный тембр мужского голоса сводил ее ума:
— Позволь мне взглянуть на тебя, моя драгоценная. Мне все еще трудно поверить, что ты реальна и что до конца жизни мне не нужно будет довольствоваться твоим портретом.
— А я в первый раз надела сегодня платье, которое ты мне… подарил! Мне вдруг подумалось, что ты можешь приехать непременно сегодня! И я не ошиблась!
Он пальцем провел по ее щеке. Затем по бровям, по носу, коснулся губ… Они были припухшие, с легким изящным изгибом, нежные. Он поводил по ним пальцем… Это ее взбудоражило — она задержала дыхание, но не смогла удержаться, задвигалась, настойчиво прося новой ласки.
— Твое лицо — это лицо любви, — выдохнул граф.
— Я… люблю… тебя! — Слова ее были почти не слышны, но в них таилась глубокая страсть…
— Ты моя, все остальное не имеет значения. Страданием было ждать так долго, но…
— Что-то… случилось?
Теодоре стало вдруг страшно: неужели сейчас все, что происходит с ними, исчезнет?
— Об этом я и хотел тебе рассказать, но сейчас я могу думать только о том, как ты прекрасна. Молчи… Молчи… — Он снова положил палец на ее губы и снова погладил их кончиком пальца, потом погладил ей веки в темных ресницах, мраморный чистый лоб… — Дай мне запомнить тебя — такую… — Граф гладил ее лицо, но Теодору внахлест обуревали противоречивые чувства.
— Ты меня очень… очень… волнуешь, — отвечала она, — но… пожалуйста… я должна знать. Что? Что? Что происходит? Ты приехал проститься? Мы опять расстаемся?
