— О, мисс Теодора… Я вас понимаю. Но если бы вы написали мне и попросили бы меня приехать, я был бы у вас незамедлительно, и вашему отцу ничто бы не угрожало!
— Да, все верно, — согласно кивнула ему Теодора. — Вы всегда были очень добры, мистер Левенштайн. И спасибо вам за эти ваши слова. А что касается приглашения из Хэвершема, то оно для нас — снизошедшее с небес чудо. Решиться на продажу было очень мучительно. Письмо удержало меня от этого опрометчивого шага.
— Неверного шага, вы говорите? Но это помогло бы поддержать вашего отца в добром здравии… И впредь не следует доводить дела до такой крайности.
— Если бы только Филипп вернулся! — прошептала в ответ Теодора. — Я бы не чувствовала на себе такую ответственность. — На глаза ее навернулись слезы. — Иногда мне кажется, еще чуть-чуть, и я больше не выдержу… — Она прерывисто вздохнула, но это было больше похоже на всхлип.
— Я лишь однажды виделся с вашим братом, — деликатно продолжил мистер Левенштайн. — Он произвел на меня впечатление весьма любезного молодого человека. Не могу поверить, что он отказался бы пожертвовать какой-нибудь из картин, чтобы спасти своего отца.
— Да, разумеется, он не стал бы мешкать с продажей, — согласилась Теодора с торговцем. — Но я… Я не могу позволить себе распоряжаться не своей собственностью. И к тому же мне так дороги эти картины, они…
Она замолчала и снова вздохнула. Стоит ли говорить о том, что ясно и так? Торговцу легко говорить «продайте картину»! Слова «купить», «продать» для торговца самые употребительные из тех, что вылетают из его уст, а сама купля-продажа — часть его жизни, ее смысл и цель. Коллекция собиралась веками, мистер Левенштайн это прекрасно знает. Филиппу ее разорение показалось бы тоже предательством и бесчестьем. Человек, не принадлежащий семье, вряд ли способен это понять так, как чувствует она, Теодора, и как чувствовал бы Филипп, выбирая среди картин «жертву»…
— Если это снова случится, — проговорил тем временем мистер Левенштайн, положив конец внутреннему смятению Теодоры и прерывая возникшую в их диалоге паузу, — вы непременно должны тут же послать за мной. Я охотно приеду и проконсультирую вас, какую из ваших картин лучше продать по самой выгодной цене, что, несомненно, обеспечит вам безбедное существование на долгие годы.
О нет. Вот уж чего бы ей меньше всего хотелось, так это чтобы мистер Левенштайн приезжал в Маунтсоррель. Тогда отец неминуемо догадался бы, что происходит… Она благоразумно промолчала, с неопределенной улыбкой качнув головой. Ей не хотелось возвращаться к своим недавним раздирающим чувствам и обсуждать сейчас трудности, которые семейство понемногу преодолевало. Скорее всего, о продаже можно будет и вовсе забыть… Все идет пока хорошо и складывается на редкость удачно. Но благоразумная девушка не стала всего этого произносить вслух.
— Я очень вам благодарна, мистер Левенштайн, — с теплотой в голосе сказала она, — и знаю, что мы можем на вас положиться. Обещаю ни в коем случае не думать о том, чтобы предпринять что-либо самостоятельно в отношении… — на слово «продажа» у нее больше не поворачивался язык, — в отношении… нашей коллекции, не спросив вашего совета, не заручившись вашей поддержкой, — тихо и почти клятвенно завершила она этот нелегкий для себя словесный пассаж.
По лицу торговца было ясно, что сказано именно то, что он и хотел услышать. Что ж, его право… Хватит с нее того, что она уже связана тайным от отца займом. И этот долг ей предстоит выплатить.
Проснувшись утром, Теодора обнаружила, что ее дорожное платье вычищено и выглажено рукой опытной горничной, а на подносе в изящной чашечке подан китайский чай. Она с интересом взглянула на чашку. Севрский фарфор! Теодора опознала его сразу, по росписи — по характерной композиции из цветов и фруктов и по оригинальным краскам — «королевской синей» и «розовой помпадур». Цветы и фрукты — в золоченом обрамлении в виде растительных побегов. Это третий по значимости фарфор после мейсенского и венского. Теодора вздохнула, прогоняя с лица остатки ночного блаженства. Как же сложно и трудно жить, пребывая в безмерной гордости за обладание такими изумительными вещами! Но как же сладко осознавать, что можешь каждое утро начинать с того, что берешь в руки бесценную по красоте и исполнению вещь! «Ах, как ты, голубушка, податлива на всякую роскошь!» — честно побранила она себя за эту измену и торопливо соскочила с постели, чтобы одеться, прежде чем отправиться в отведенную отцу комнату и узнать, как он провел первую ночь вне дома.
