До Лондона колеса почтовой кареты катились нестерпимо долго: то и дело дилижанс останавливался, заходили новые пассажиры и покидали почтовую карету те, кто прибыл к месту своего назначения. К тому времени, как они въехали во двор гостиницы «Двуглавый лебедь» в Ислингтоне, Теодора почувствовала, что отец ее безмерно устал и ему немедленно требуется помощь.
Джим быстро нанял для них кеб, и путешественники без проволочек и лишних задержек, не забыв в дилижансе ничего из своего скромного багажа, отправились в гостеприимный дом мистера Левенштайна в Сен-Джонс-Вуд.
Дом мистера Левенштайна был не слишком большим, но очень уютным — притом что меблирован он был не без причуд. Вероятно, сказывался личный вкус торговца, каковому он мог следовать без всяких ограничений в средствах. Однако прежде чем Теодора смогла позволить себе что-либо осмотреть поподробнее, она должна была сделать самое на тот момент важное — уложить отца в постель.
Мистер Левенштайн предложил Александру Колвину бренди. Спиртное немного взбодрило гостя, но тот все же не отказался пораньше лечь спать и был так устрашающе бледен, когда его голова коснулась подушки, что Теодора не на шутку встревожилась.
— Такая нагрузка ему еще не по силам, это было ясно в самом начале, мы очень поторопились, но у нас не было другого выхода… — виноватым тоном растерянно проговорила она Джиму дрожащими губами, прощаясь с ним на ночь.
— Утро вечера мудренее, — спокойно ответил ей Джим в своей привычной манере. — И не только мудренее, скажу я вам, а еще и сытнее. Да-да! Жизнь заиграет в нем, мисс, когда я поставлю перед ним тарелку с едой, которую приготовлю своими руками! Эта пустая похлебка, которой мы перекусили в гостинице днем, годится только для крыс, вот он и ослаб. Запаса-то силенок еще не набрал! Но ничего, дальше уж мы постараемся.
Теодора не могла не улыбнуться в ответ. Да, Джим говорит сущую правду. Пассажиров почтовых карет, как ей было известно, обслуживают в английских гостиницах, если выразиться деликатно, — сдержанно, и та гостиница, в которой они останавливались в полдень, увы, не была исключением.
Зато у мистера Левенштайна стол был превосходный, но с таким же избытком всего, как и его дом. По приезде им был подан паштет, голуби с сочными пряностями, говядина, гарнированная устрицами, и еще полдюжины других изысканных замысловатых блюд, каждое из которых было еще более экзотичным, чем предыдущее.
— Как вам удается так… ммм… изобильно… питаться и оставаться таким подтянутым? — спросила Теодора оказавшего им беспримерное гостеприимство мистера Левенштайна.
Тот улыбнулся.
— Я много двигаюсь. Торговцу сидеть на месте никак не положено. Только успевай поворачиваться. Вся съеденная за день пища попросту улетучивается. Но вы не видели мою жену, дорогая мисс Теодора. К сожалению, она сейчас далеко от дома и очень огорчится, что вас не застала, но, боюсь, благодаря нашей отменной кухне весит она больше центнера!
Мистер Левенштайн проговорил это весело, артистично, его ненавязчивые ужимки при этом никак не коробили, так что Теодора искренне рассмеялась. Нет, мистер Левенштайн определенно ей нравится! Во всяком случае, до сих пор он был безупречен в своих реакциях и в поведении.
И ей нравился его удивительный дом! Эти мягкие большие ковры с густым и глубоким ворсом… Они устилали весь дом. Нога тонула в них, заставляя ступать неспешно и испытывать при этом невероятное наслаждение. Наслаждением было и погрузиться затем в мягкую постель в спальне — словно ложишься в теплое пушистое облако и спишь в нем спокойно, без сновидений, будто всю ночь летаешь…
Но прежде чем она отошла ко сну, у нее состоялся серьезный разговор с хозяином дома.
— Ваш человек сказал мне, — осторожно заговорил с ней мистер Левенштайн, когда примерная дочь, проводив отца в отведенную ему спальню, вернулась в гостиную, — что, еще не получив письма из замка Хэвершем, вы подумывали продать одну из картин коллекции…
— Да, это так — но и не совсем так… Джим сказал вам чистую правду. Однако, видите ли, мистер Левенштайн… Картины не принадлежат отцу, — тихо и выбирая слова, ответила Теодора. — Они принадлежат Маунтсоррелю, но я была в крайнем отчаянии и думала, что нет другого способа спасти папе жизнь.
